Долгая дорога домой. Воспоминания крымского татарина об участии в Великой Отечественной войне. 1941-1944 - Нури Халилов

После раздачи баланды нас выгоняли на работы. Мы выходили на узкую дорогу между проволокой, которая вела в город. Там нас ждали вербовщики. В своих руках они держали длинные палки, как у чабанов для поимки овец. Ими они захватывали понравившегося военнопленного и тащили к себе, загоняли в машину и везли на работу. Выбирали тех, кто выглядел поздоровее.

Одну такую группу отправили в Румынию, где раздали крестьянам в качестве батраков. Сначала мы им завидовали, но потом, когда узнали, что их всех кастрировали, только ахнули и по возможности избегали таких наборов.

Мои земляки из Суюн-Аджи и Тав-Даира жили в другом бараке. Исмаил Бекиров еще до войны болел туберкулезом, и поэтому ему было особенно трудно. Я видел, как его под руки вели за баландой. Общался я с ним только один раз. Он сказал, что служил в полковом оркестре. Перед началом боев свою скрипку оставил у одного знакомого, в надежде после победы забрать ее назад. Потом я узнал, что Исмаил умер прямо в бараке.

Общее число военнопленных на стадионе достигало 20 тысяч человек. В основном это были русские, украинцы, в меньшей степени – кавказцы, узбеки.

Однажды увидел узбека из моей роты. Узнав меня, он радостно бросился мне навстречу с криком: «Товарищ, замполит!»

Мы с Суюном закрыли ему рукой рот и попросили, чтобы он больше никогда и никому не говорил эти страшные слова, так как среди военнопленных было немало стукачей.

В середине февраля 1942 года всех крымских татар, которые находились в Николаевском лагере военнопленных, собрали в Доме культуры завода. Было очень холодно. Люди были полураздеты, плохо обуты, обмотанные, небритые. Собрали нас человек триста. На сцену поднялся немецкий офицер и какой-то гражданский. Офицер на чистом русском языке объявил, что с нами будет говорить представитель Крымского мусульманского комитета Иляс эфенди[101]. После этого ушел из зала, оставив нас с представителем мусульманского комитета одних.

Иляс эфенди поздоровался, прочитал молитву. Мы, подняв ладони, тоже молились. Просили Всевышнего помочь нам освободиться от вражеского плена, спасти наши души. После молитвы Иляс эфенди сказал, что мусульманский комитет ведет переговоры с немецким командованием о том, чтобы вас освободить и вернуть в Крым к своим семьям. От радости все заплакали. Далее он рассказал о положении в Крыму после прихода немцев. Добавил, что «если мы вас отсюда не заберем, то вы все здесь помрете», что в лагере начался брюшной тиф. Ежедневно умирает по 180 человек. Многие татары тоже умерли от голода, холода, болезней. Сейчас он уедет в Крым и как только получит разрешение от немецкого командования, то снова приедет и заберет нас домой. Он еще раз прочитал молитву, попрощался и ушел. Некоторые останавливали его, задавали вопросы о войне, о Крыме, о своих семьях. Мы долго не расходились, говорили между собой, мечтали о семьях. Ведь среди военнопленных были люди, которым было 50–55 лет. Они имели семьи, дочерей, сыновей.

В начале мая 1942 года нас вновь собрали в этом же зале бывшего Дворца культуры судостроительного завода. На этот раз Иляс агъа был не один. С ним приехал Къазан Молла. Немецкий офицер представил их и объявил, что немецкое командование разрешило изъявившим желание мусульманам поехать в Крым. Вагоны для отправки готовы. После этого он сошел со сцены и куда-то ушел.

Выступил Иляс эфенди. Прочитал молитву. Рассказал о положении в Крыму, о работе мусульманского комитета, о том, что сегодня нас погрузят в вагоны, которые поедут в Крым. Затем с длинной речью выступил Къазан Молла. Он также прочитал молитву. Сказал, что приехал от духовного управления мусульман[102]. Сказал, что вместе с крымскими татарами в Крым могут поехать все мусульмане этого лагеря: казанские татары, башкиры, казахи, узбеки, туркмены, таджики, азербайджанцы. Все были довольны услышанным и кричали: Алла акбар.

После этого всех стали вызывать на выход. В дверях клуба на шею вешали картонный номерок на шпагате. На мою шею повесили номер 128. Когда всех вывели с номерками, то оказалось нас человек шестьсот. Строем погнали на товарную станцию, погрузили в товарные вагоны. Тем, кто был бос, дали немецкие сапоги с шипами, советские кирзовые сапоги или ботинки. Было видно, что эта обувь была снята с мертвых солдат. Дали паек на один день. Простояв около шести часов на станции, наконец тронулись в путь. До Крыма ехали трое суток. Ночами долго стояли. Приехали не в Армянск, а на какую-то другую станцию. Ночью со стороны Керченского пролива прилетали советские самолеты. Была слышна то ли бомбежка, то ли артиллерийская канонада. Некоторые взрывы были совсем рядом. Мы поняли, что борьба за освобождение Крыма уже идет, что нас недаром сюда везут, что фашисты хотят нас как-то использовать. Такие мысли не покидали меня все время. Когда двери вагона открылись, то я принял решение бежать. Уйти удалось, но пробыл на свободе я совсем недолго, так как полицаи схватили меня и вернули назад, в эшелон. Сопровождавший нас офицер приказал дать мне 25 ударов плеткой и вновь кинуть в вагон. Меня подвели к вагону, заставили снять штаны и при всех дали 25 ударов кнутом, сделанным из члена быка. Объявили, что так будет с каждым, кто попытается убежать.

Мы поняли, что никакой свободы не будет, что все это обман и мы по-прежнему пленные. Один солдат по фамилии Тынчеров сказал:

– Ребята! Нас везут сюда, чтобы мы друг друга грызли!

Он был прав.

На пятые сутки нас привезли во Владиславовку. Там нас ждали «покупатели». Немцы разобрали нас по своим частям на разные хозяйственные работы. Человек двенадцать, в том числе и меня, повезли в деревню Байрач[103], завели в конюшню и сказали, что каждый будет обслуживать по четыре лошади. Все эти лошади недавно были в Красной армии и были взяты в качестве трофеев. Мы их кормили, поили, чистили, убирали навоз. В Байраче оказалась моя знакомая из Чокурчи. Это была Саиде апа – жена Полтара Суина. Она вдова. У нее были собственный сын и приемный. Это был немецкий мальчик по фамилии Шнейдер. Имена подростков я не помнил.

Саиде взяла меня к себе домой, а все остальные жили в одном доме. Немцы давали нам продукты, а женщина готовила. В июне 1942 года было приказано идти в деревню Узюмовку[104]. Старшим среди нас был Халил, немцы его называли Кали. Вышли утром и через несколько часов подошли к деревне Джума-Эли[105]. Это была большая чисто татарская деревня. Нас хорошо приняли, накормили. Вечером уложили спать. Тут я узнал, что в Джума-Эли до войны учителем работал мой родственник Иззет Эмиров. С началом войны его призвали в армию. На следующий день мы вышли на дорогу и пошли через болгарскую деревню Кишлав[106]. Деревня мне очень понравилась. Кругом были деревья, вода-чокрак[107], водопойные желобы для скота, вежливые, добрые люди. Наконец пришли в Узюмовку. Нас свели в одну конюшню, опять закрепили за лошадьми. В конце деревни дали комнату для жилья. Четыре человека должны были дежурить в конюшне ночами, остальные – работать в ней днем. Однажды я получил задание съездить на повозке с моими лошадьми во Владиславовку и оттуда привезти зерно для корма лошадей. Такая же поездка была и в Коктебель. Это тоже была болгарская деревня. Там я вдоволь наелся жаренной в сливочном масле хамсы и другой рыбы, которую покупали у местных жителей. На третьи сутки мою повозку загрузили продуктами, и мы поехали обратно в Узюмовку. Проезжали мимо Насипкоя[108], справа от дороги Феодосия – Симферополь я заметил деревянные кресты на могилах немецких солдат. Их было много.