Все твои совершенства - Колин Гувер

– Как ее зовут?

Я почему-то стараюсь, чтобы вопрос не прозвучал злобно. Я говорю тем же тоном, каким спрашиваю, как у него прошел день.

Как прошел день, дорогой?

Как зовут твою любовницу, дорогой?

Несмотря на мой дружелюбный тон, Грэм не отвечает.

Он медленно поднимает глаза, пока не встречает мой взгляд, но продолжает отрицать все молча.

Я чувствую, как у меня сводит живот, словно меня физически тошнит. Я потрясена тем, как сильно его молчание злит меня. Потрясена тем, насколько наяву это больнее, чем в самом кошмарном сне.

Я не думала, что это может быть хуже кошмарных снов.

Я кое-как встаю, все еще сжимая свой бокал. Мне хочется его бросить. Не в мужа. Просто швырнуть во что-нибудь. Сейчас я ненавижу Грэма всеми фибрами души, но все же не виню его настолько, чтобы швырять в него бокалом. Если бы я могла запустить им в себя, я бы так и поступила. Но это невозможно, поэтому я бросаю бокал в нашу свадебную фотографию, висящую на стене в другом конце комнаты.

Бокал с вином ударяется о фото, разбивается, стекает кровью по стене и по всему полу, я повторяю:

– Как ее, черт побери, зовут, Грэм?!

Мой голос больше не звучит дружелюбно.

Грэм даже не вздрагивает. Он не смотрит на фотографию, не смотрит на кровавый пол под ней, не смотрит на входную дверь, не смотрит себе под ноги. Он смотрит мне прямо в глаза и говорит: «Андреа».

Произнеся ее имя, он отводит взгляд. Он не хочет видеть, что делает со мной его беспощадная честность.

Я вспоминаю день, когда мне предстояло встретиться с Итаном после его измены. Когда Грэм взял мое лицо в свои ладони и сказал: «Худшее, что мы можем сейчас сделать, Квинн, это проявить эмоции. Не злись. И не плачь».

Тогда все казалось проще. Тогда Грэм был на моей стороне. А теперь я осталась одна.

Мои колени касаются пола, но Грэма нет рядом, чтобы подхватить меня. Едва произнеся ее имя, он вышел из комнаты.

Я делаю все то, чего Грэм в тот прошлый раз советовал мне не делать. Проявляю эмоции. Злюсь. Плачу. На коленях подползаю к бардаку, который устроила на полу. Собираю осколки помельче и складываю в кучку. Сквозь слезы я не вижу всех осколков. Продолжая плакать, хватаю рулон салфеток, чтобы вытереть вино с деревянного пола.

Я слышу, как льется вода в душе. Он, наверное, смывает с себя следы Андреа, пока я смываю следы красного вина.

Слезы для меня привычное дело, но на этот раз они другие.

Я плачу не из-за того, чего никогда не было. Я плачу о том, что подходит к концу.

Я беру осколок бокала, подвигаюсь к стене и прислоняюсь к ней. Вытягиваю ноги перед собой и рассматриваю, что осталось от бокала. Переворачиваю руку и прижимаю стекло к ладони. Оно пронзает мою кожу, но я продолжаю давить сильнее. И смотрю, как оно все глубже и глубже проникает в ладонь. Смотрю, как вокруг начинает выступать кровь.

Почему-то грудь все равно болит сильнее, чем рука. Намного сильнее.

Я роняю осколок и вытираю кровь салфеткой. Подтягиваю к себе ноги и обнимаю колени, зарываясь в них лицом. Я все еще всхлипываю, и тут в комнату возвращается Грэм. Я обхватываю себя еще крепче, и он опускается на колени рядом со мной. Я чувствую его руку, потом его губы на своих волосах. Он обнимает меня. Он притягивает меня к себе и садится у стены.

Я хочу закричать на него, ударить его, убежать от него. Но все, что я могу сделать, это свернуться калачиком и плакать.

– Квинн.

Его руки крепко обнимают меня, а лицо зарывается в мои волосы. В его голосе, произносящем мое имя, звучит страдание. Ненавижу его. Я затыкаю уши, потому что не хочу слышать его голос. Но он больше не говорит ни слова. Даже когда я отстраняюсь от него, иду в спальню и запираю дверь.

Неразлучные.

Вот какими мы стали.

Прошло два с половиной месяца с тех пор, как я якобы «посмотрела» на него в ресторане. Хотя мы проводили вместе каждую свободную минуту, мне все равно казалось мало. Я никогда в жизни никем так не увлекалась. И не думала, что такое возможно. Это не похоже на нездоровую одержимость, потому что, если бы я захотела личного пространства, он бы мне его давал. Просто оно мне не нужно. Он не собственник и не чрезмерно меня опекает. Я не ревнива и не требовательна. Просто время, которое мы проводим вместе, похоже на эйфорическое бегство от мира, и я хочу получить от него как можно больше.

За те десять недель, что мы встречаемся, мы спали порознь всего один раз. Ава поссорилась с Ридом, поэтому я позволила ей переночевать у меня, и мы всю ночь говорили гадости о мужиках и ели нездоровую пищу. Это было до ужаса весело, но через пять минут после того, как она вышла за дверь, я позвонила Грэму. Через двадцать минут после того, как она ушла, он постучал в мою дверь. Через двадцать одну минуту после того, как она ушла, мы уже занимались любовью.

По сути, так оно и было. В течение десяти недель ничего, кроме секса, смеха, секса, еды, секса, смеха и еще раз секса. Грэм шутит, что в какой-то момент мы должны выйти на плато. Но только не сегодня.

– Господи, Квинн, – стонет он мне в шею, падая на меня сверху. Он запыхался, и я ничем не могу помочь, потому что тоже не могу отдышаться.

Этого не должно было случиться. Сегодня Хэллоуин, и нам нужно поехать на вечеринку к Аве и Риду, но как только я натянула свое развратное платье-футболку, Грэм не смог оторвать от меня рук. Мы чуть не занялись сексом в коридоре возле лифта, но он отнес меня обратно внутрь, чтобы сохранить достоинство. Он согласился нарядиться на Хэллоуин так, как я предложила еще в августе. Мы решили изображать самих себя, только развратнее. Но мы не могли толком понять, как должны выглядеть в образе развратников, поэтому решили просто идти в своей одежде. Зато на мне тонна косметики. Грэм говорит, что его работа состоит в том, чтобы весь вечер меня тискать и вообще обеспечить как можно больше публичных проявлений любви.

Однако сейчас наша одежда валяется на полу, а на моем платье добавилась прореха. Ожидание этого проклятого лифта для нас просто невыносимо.

Грэм наклоняется ко мне и снова утыкается головой мне в шею, целуя меня, пока я не начинаю дрожать.

– Когда я познакомлюсь с твоей мамой?

Этот вопрос возвращает нас на землю, и я чувствую, как вся моя радость улетучивается.

– Никогда, если мне удастся это провернуть.

Грэм отрывается от моей шеи и смотрит на меня сверху вниз.

– Неужели все так плохо?

Я застенчиво хихикаю.

– Грэм, это она добавила слово «престижный» в мои свадебные приглашения.

– Разве ты судила обо мне по моим родителям?

Я в восторге от его родителей.