Все твои совершенства - Колин Гувер

Я хочу уйти до того, как Грэм вернется домой.

Я еще не позвонила маме, чтобы сказать, что еду к ней. Наверное, вообще не буду ей звонить. Просто возьму и объявлюсь. Я так боюсь неизбежного разговора с ней, что предпочитаю по возможности оттянуть его.

– Я тебя предупреждала, – скажет она.

– Нужно было выходить за Итана, – скажет она. – Все они рано или поздно изменяют. Итан тоже был бы неверным мужем, но, по крайней мере, богатым.

Я открываю дверь спальни и иду в гостиную. Машины Грэма на подъездной дорожке нет. Я обхожу дом, чтобы посмотреть, нет ли чего-нибудь, что я хотела бы взять с собой. Это напоминает время, когда я убирала из своей квартиры следы Итана. Я не хотела иметь с ним ничего общего. Даже того, что напоминало бы мне о нем. Я обшариваю глазами дом и вижу горы барахла, которое накопилось у нас с Грэмом за все эти годы. Я не знаю, с чего начать, если бы захотела что-нибудь взять. Так что я начинаю с нуля. Мне нужна только одежда. Я возвращаюсь в спальню, закрываю чемодан и застегиваю молнию. Когда я снимаю его с кровати, замечаю деревянную шкатулку на нижней полке книжного шкафа. Я сразу же подхожу к шкафу, беру шкатулку и ставлю на кровать. Дергаю замок, но он не поддается. Я помню, что Грэм скотчем прилепил к шкатулке ключ, чтобы мы его не потеряли.

Я переворачиваю шкатулку и пытаюсь поддеть ногтем скотч. Наконец-то я увижу, что там внутри.

– Квинн.

Услышав его голос, я подпрыгиваю. Но не смотрю на него. Не могу сейчас на него смотреть. Я опускаю глаза и снимаю скотч, чтобы вытащить ключ.

– Квинн. – В голосе Грэма звучит паника. Я замираю, ожидая, что он выскажет все, что хочет. Он заходит в комнату и садится на кровать рядом со мной. Его рука сжимает мою руку с ключом. – Я поступил с тобой так, что хуже не бывает. Но, пожалуйста, прежде чем ты откроешь это, дай мне шанс все исправить.

Я чувствую, как ключ врезается в мою ладонь.

Он может оставить его себе.

Я хватаю его за руку и переворачиваю ее. Кладу ключ ему в ладонь, сжимаю ее в кулак. И смотрю ему в глаза.

– Я не буду открывать шкатулку. Но только потому, что мне теперь наплевать, что там внутри.

Я даже не помню, что чувствовала, пока ехала сюда, – и вот я уже паркуюсь у маминого дома. Я смотрю на него снизу вверх. Огромный дом в викторианском стиле, который значит для моей матери больше, чем что-либо за его пределами. Включая меня.

Хотя она никогда бы в этом не призналась. Нехорошо ведь признаваться, что на самом деле она никогда не хотела быть матерью. Иногда я обижаюсь на нее за это. Она-то сумела забеременеть – случайно залететь – и выносить ребенка. Двоих детей. И ни один из этих случаев не стал для нее радостью. Она годами говорила о растяжках, которые мы с сестрой оставили на ее теле. Она ненавидела лишний вес, который набрала из-за родов и так и не сбросила. В дни, когда мы особенно сильно ей надоедали, она звонила няне, чей номер значился у нее в быстром наборе, и говорила: «Нет, правда, Роберта. Я не могу больше терпеть это ни минуты. Пожалуйста, приезжайте как можно скорее, мне нужен спа-день».

Я откидываюсь на спинку сиденья и смотрю на окна комнаты, бывшей когда-то моей. Задолго до того, как она превратила ее в запасной шкаф для пустых обувных коробок. Я помню, как однажды стояла у этого окна, глядя на передний двор. Грэм был рядом. Тогда я первый раз привела его сюда, чтобы познакомить с мамой. Никогда не забуду, что он сказал в тот день. Это была самая честная и прекрасная вещь, какую он когда-либо говорил мне. И именно тогда – стоя с ним у окна моей комнаты – я окончательно влюбилась в него. Это лучшее воспоминание, которое у меня осталось о мамином доме, и связано оно не с ней. Оно связано с Грэмом. С мужем, который только что изменил мне.

Я чувствую, что у мамы мне будет даже хуже, чем дома. Я просто не смогу сейчас с ней общаться. Мне нужно самой разобраться со своим дерьмом, прежде чем я позволю ей совать в него нос.

Я даю задний ход на подъездной дорожке, но уже слишком поздно. Входная дверь открывается, и я вижу, как она выходит на улицу, щурясь, чтобы разглядеть, что за машина стоит у дома.

Я роняю голову на спинку сиденья. Сбежала, называется.

– Квинн? – окликает она.

Я выхожу из машины и иду к ней. Она придерживает открытую дверь, но если я войду, то окажусь в ловушке. Я сажусь на верхнюю ступеньку и смотрю на передний двор.

– Не хочешь зайти в дом?

Я качаю головой, складываю руки на коленях и начинаю реветь. Наконец она садится рядом со мной.

– Что случилось?

В подобные минуты мне хочется, чтобы мама действительно сочувствовала мне, когда я плачу, но от нее этого не дождешься. Она просто повторяет заученные движения, жесткой рукой поглаживая меня по спине. Я даже не рассказываю ей о Грэме. Я вообще ничего не говорю, потому что мне мешают слезы. Когда я наконец успокаиваюсь настолько, чтобы перевести дыхание, все выходит намного хуже, чем я хотела, потому что единственное, на что я способна, это спросить:

– Почему Бог дал детей такой, как ты, а мне не дал? – Мама цепенеет. Я тут же приподнимаюсь и смотрю на нее. – Извини. Я не хотела, чтобы это прозвучало так бессердечно.

Но вопрос, похоже, не так уж ее задел. Она просто пожимает плечами.

– Может быть, Бог тут ни при чем, – говорит она. – А просто у кого-то репродуктивная система работает, а у кого-то нет.

Да, в этом, пожалуй, больше смысла.

– А откуда ты знаешь, что я никогда не хотела детей?

Я невесело смеюсь.

– Ты сама говорила. Много раз.

Теперь вид у нее виноватый. Она отводит от меня взгляд и смотрит на передний двор.

– Я хотела путешествовать, – говорит она. – Когда мы с твоим отцом поженились, то планировали, прежде чем купить дом, переезжать в другую страну каждый год в течение пяти лет. Просто чтобы успеть познакомиться с другими культурами до того, как помрем. Но в одну безумную ночь мы забыли про осторожность, а последствием стала твоя сестра Ава. – Она смотрит на меня и продолжает: – Я никогда не хотела быть матерью, Квинн. Но делала, что могла. Честное слово. И я благодарна тебе и Аве. Даже если мне трудно это показывать. – Она хватает меня за руку и сжимает ее. – Первый выбор в моей жизни не был идеальным, но, черт возьми, я уверена, что во второй раз сделала все возможное.

Я киваю, вытирая слезы. Даже не верится, что она признается мне во всем этом. И не верится, что я спокойно сижу и выслушиваю, как она говорит мне, что мы с сестрой вовсе не то, чего она хотела в жизни. Но сам факт, что она так откровенна и даже, если верить ей, благодарна, – это уже больше, чем я когда-либо от нее ожидала. Я обнимаю ее за плечи.

– Спасибо.

Она обнимает меня в ответ – равнодушно, не так, как я бы обнимала своих детей, если бы они у меня были. Но она рядом и обнимает меня, и это что-нибудь да значит.