Искусство семейного воспитания - Шалва Амонашвили

Что же касается тех конкретных случаев, когда мама проявляет свою обиженность или плачет из-за того, что её обидел Ребёнок, – это не лишает воспитательный процесс естественности. Это потому, что мама действительно может быть обижена поведением Ребёнка. Но в проявление своей обиды пусть вложит мысль о его воспитании. Тогда обида её станет воспитательной, мудрой.

Мы можем обижаться на своего друга, вовсе не думая о его перевоспитании, а думаем о том, почему друг с нами так неуважительно поступил.

Но обижаемся на нашего Ребёнка не столько потому, что он с нами плохо поступил, а в большей степени потому, чтобы он стал лучшим, чтобы он осознал, как надо себя вести, и чтобы в нём развилось чувство сожаления, чувство ответственности за свои слова и поступки.

Конечно, такое проявление обиженности требует искусства, требует мудрости.

Но если мы упустим в своих обидах на Ребёнка воспитательную устремлённость, то получим, может быть, обратный эффект: Ребёнок привыкнет к нашим обидам, и ему ничего не будет стоить обижать нас ещё и ещё. Может получиться и другое: Ребёнок тоже затаит в себе обиду на нас, и эта взаимная обиженность надолго испортит наши отношения и, в конце концов, может перерасти во вражду.

То же самое можно сказать и о материнских слезах и грусти, и по поводу возмущения, а также по поводу радости, похвалы, дорисовывания, исповеди…

Искусство воспитания ведёт нас по пути красоты и изящества воспитательного процесса, по пути искренности и устремлённости. Но этот процесс очень конкретен: он всегда направлен не на абстрактного какого-то Ребёнка, а на нашего Ребёнка, у которого есть свой характер, своя природа, своё окружение. Всё это своё требует и своего воспитательного процесса.

При воспитании мы должны любить не только своего Ребёнка, но и процесс воспитания. Но только через красоту процесса воспитания, которую творим мы, можем утвердить свою любовь к Ребёнку.

Вопрос Синтии:

Не могли бы Вы вспомнить о Вашем каком-либо конфликте с Вашими родителями?

Конфликта с отцом я не помню, наверное, его и не было. Я уже говорил – он погиб в Великой Отечественной войне, когда мне шёл двенадцатый год.

А вот один из конфликтов с матерью.

В школу пришли из военного комиссариата набирать подростков для лётного военного училища. Было это осенью 1944 года. Чувство патриотизма, а может быть, какое-то ещё неосознанное чувство, подтолкнуло меня записаться среди желающих. Таким в школе оказался только я.

Прошла пара недель, и я получил из военкомата повестку, сообщающую мне о призыве в училище. Тогда и узнала мама о моём намерении. Она возмутилась, как я решился на такое, да ещё без её ведома. «Ни в какие военные училища не пущу, – наотрез объявила она мне, – твой отец уже погиб на фронте. Не хочу, чтобы теперь погиб мой сын»… Я настаивал на своём, что хочу быть военным лётчиком. И было неловко брать своё заявление обратно. Натянулись отношения с мамой. Конфликт ещё более обострился, когда я узнал, что мама сама пошла в военкомат и попросила вычеркнуть меня из списка. Доводы матери там сочли справедливыми (она была инвалидом второй группы, воспитывала двоих детей без отца…), и меня освободили от данного слова. Однако то, что мама решила без моего согласия сделать такой шаг, привело меня в ярость.

Конфликт длился несколько дней. Я не хотел говорить с мамой. Она же не раз пыталась объяснить мне, почему не согласна с моей военной карьерой, но я не хотел слушать. Было ещё одно обстоятельство, что делало меня неуступчивым: в школе все знали, что я один записался в лётное военное училище, и я воображал себя неким героем. Знакомые и незнакомые школьники то и дело спрашивали меня, когда меня заберут. А одноклассники с жаром обсуждали этот вопрос. И я воображал, как вся школа будет смеяться надо мной, когда узнает, что мама не пустила меня, всё равно куда – в пионерский лагерь или в лётное училище. Это было для меня делом чести.

Однажды, вернувшись домой из школы, я застал маму плачущей. Мне стало больно. Но как бывает при напряжённых отношениях, я грубоватым тоном спросил у матери, что ещё случилось, почему она плачет.

Вот что она тогда мне сказала: «Сынок, может быть, ты прав, и быть военным лётчиком твоё призвание. Ещё есть время идти в училище. Вот заявление о моём согласии. Ты на мои слёзы не смотри. Иди в военкомат. Мы с твоей сестрёнкой проживём как-нибудь. О нас не беспокойся…»

Только тогда я понял, какой долг единственного мужчины в семье возложен на меня. И ещё я осознал, что военное дело, военный лётчик – это не моё призвание. Понял, что я и не смогу стать хорошим лётчиком, так как точные науки мне давались с трудом. Но я осознал самое главное: жертву матери. Она, моя больная мама, грустно улыбалась сквозь слёзы, как будто просила у меня прощения за свою материнскую ревность.

В ту ночь душа моя страдала: мне надо было набраться мужества и перебороть самого себя, своё подростковое уязвимое чувство самостоятельности, чувство гордыни. Я победил себя: утром принёс маме свои извинения, обнял, поцеловал, сказал, что люблю её и не пойду в военное училище, не брошу её и младшую сестрёнку.

А ребятам в школе сказал, что я сам так решил, мама тут ни причём… Кто-то посмеялся надо мной, кто-то сказал, что я правильно сделал.

С тех пор прошли десятилетия.

То, что я не пошёл тогда в лётное военное училище, конечно, было правильным решением. Каким я был бы военным лётчиком, когда вся моя сущность, тогда непонятная для меня, направляла меня на педагогическую жизнь.

Но спасли меня от необдуманного шага слёзы матери. Не исключаю, что слёзы её были не только слезами горечи и обиды, но и преднамеренно воспитательными.

Зарисуйте, пожалуйста, круг, и поставьте в нём много-много точек. Круг – это наш Ребёнок. Точки в кругу – это возможности Ребёнка. Ими одарила его Природа. Она очень щедра в отношении человеческого существа: сколько этих возможностей в Ребёнке – мы не знаем. Их очень много. Их столько, сколько нужно будет не только в нашем XXI веке, но и в будущих столетиях и тысячелетиях. Разумеется, эти возможности не однородные, не одинаковые семена, они разные. Ребёнок неограничен в своих возможностях, он всё может. Осмелюсь повторить своё воображение о Ребёнке:

Если Вселенная действительно не имеет начала и конца, а Природа не имеет исчисления в своём творчестве, то единственная модель Вселенной и Природы есть Ребёнок.

Но возможности ещё не есть состоявшаяся действительность, также как косточка винограда не есть виноград. Чтобы из косточки мы получили виноградные гроздья, сперва надо, как в песне Булата Окуджавы, чтобы мы зарыли её в тёплую землю, потом поцеловали лозу и только потом вкусили спелые гроздья.

Однако вообразим: виноградную косточку мы не зарыли в тёплую землю, а бросили её в старый амбар, где разгул крыс, и забыли о ней. Что же станет с косточкой, в которой хранится великое будущее, неповторимая энергия жизни? Станет она скудной добычей крыс.