Отравленная маска - Валерия Вербинина

– Не выводи меня из терпения, Орест, – промолвил он. – Я не Витгенштейн и сумею на себя постоять.

– Господа, что такое? – всполошилась Муся. – Кузен, вы опять за свое? Стыдно, право, стыдно! Я лишу вас права убежища, если вы будете так себя вести. И вообще, сколько раз вы мне обещали нарисовать мой портрет? Это нехорошо – так манкировать своими обещаниями!

– Ну будет, будет, кузина Мари, – проворчал Орест. – Несите сюда свой альбом.

Таким образом Муся заполучила столь желанный рисунок, помирилась с Амалией, и мир был восстановлен. Врачи и уездный предводитель вскоре откланялись, Митрофанов тоже ушел, пообещав вернуться завтра и продолжить картину, а молодые люди отправились на лужайку – играть в набирающую популярность игру под названием tenez[31], которую англосаксы, коим, как известно, медведь на ухо наступил, переименовали в tennis. Было весело, и только Гриша Гордеев отказался участвовать в общей забаве. Он сидел в тенечке и, надувшись, глядел, как Муся мечется по лужайке туда-сюда, отбивая чужие воланы и путаясь у всех под ногами.

– Они не нашли, кто это сделал? – внезапно спросил он у Ореста, который находился ближе всех к нему.

– Что сделал? Кого не нашли? – спросил Орест с удивлением.

Гриша насупился.

– Того, кто отравил Снежка.

– А, вот ты о чем! – Князь поморщился. – Нет, не нашли.

Игра закончилась, и все стали выяснять, кто выиграл, но так ничего и не выяснили и махнули на результаты рукой. Потихоньку все потянулись в дом – пить лимонад и отдыхать в прохладе больших комнат.

– Все-таки эти игры быстро надоедают, – заявила Муся. – Хочется чего-нибудь еще. Только вот чего?

– Посмотреть на Вихрушкина? – с улыбкой предположил Митя Озеров.

Вихрушкин был jeune premier[32]театра в Николаевске, нагонявший тоску на всех поголовно местных мужей и заставлявший мечтать их жен, даже тех, которые давно забыли, что такое мечты.

– Ах, оставьте! – отмахнулся Верещагин. – Знаю я, что такое эти провинциальные театры. – Он скорчил зверскую рожу и томно завыл: – Трагедия «Дон Гарсиа Наваррский», представление пройдет без суфлера Агафоклова, потому как он, подлец, упился вусмерть. Во втором отделении дается водевиль «Фантазия» весьма пристойного содержания, не считая некоторых мест, пагубных для нравственности. Вместо примы Живодерской-Дикобразовой роль сироты-племянницы исполняет инженю[33]Викторова, потому как приму ее друг сердца купец Замухрышкин по неизвестной причине отходили ремешком-с. Не пропустите, господа, не пропустите!

Его последние слова утонули во всеобщем хохоте.

– Ой, Эмиль, – сказала Муся, сладко щуря глаза, – какой же вы злюка!

– В четверг я устраиваю охоту, – вмешался Никита Карелин. – Приглашаются все желающие!

– Вот это дело, – одобрил Орест. – Я с тобой!

– И я, – сказал граф.

– Придется мне тоже с вами поехать, не то вы, не ровен час, друг друга перестреляете, – важно заявила Муся. – Эмиль, вы едете?

– Всенепременно! – весело отвечал журналист.

Алеша Ромашкин, верный паж Муси, тоже изъявил желание поучаствовать в охоте.

– А вы, Амалия Константиновна? – спросил князь.

– Она не поедет, – вмешалась Муся. – Она же не любит охоту.

– Очень жаль, – заметил Полонский.

– Хорошо, я поеду, – сказала Амалия. – Только не обещаю, что буду стрелять.

Муся с лукавой улыбкой поглядела на нее и потерла кончик носа.

– Так, кто еще? Вы едете, Митя?

В конце концов согласились ехать все, кроме Гордеева, который отказался наотрез, и Саши Зимородкова. Условившись обо всем, молодые люди сели от нечего делать снова играть в свадьбу, результаты которой Амалия и описала сейчас в послании матери.

Амалия сложила рисунок Ореста, спрятала его в конверт и тщательно заклеила последний, после чего вызвала Дашу и отдала ей письмо.

– Где все? – спросила она.

Даша доложила, что Митрофанов в беседке пишет портрет Муси, а Емеля, следователь и Гриша смотрят. Князь Орест на заднем дворе упражняется в стрельбе. Прислушавшись, Амалия и в самом деле различила глухие хлопки выстрелов.

– Хорошо, – сказала она Даше. – Можешь идти.

Амалия раскрыла книгу и начала читать, но вскоре ей стало скучно. Сюжет был прозрачным, как стекло, персонажи – картонными марионетками. Уже в первой трети романа появлялось упоминание о потерянном ребенке, который, по счастливой случайности, являлся также и наследником огромного состояния. Что-то подсказывало девушке, что главный герой, воплощение всех мыслимых и немыслимых достоинств, и будет тем самым потерянным ребенком. По крайней мере, его вопиющая бедность и жестокие испытания, которые автор обрушивал на его голову, не оставляли другой возможности развития интриги. Поэтому Амалия закрыла книгу и решила пойти немного поиграть на рояле, как она часто делала по утрам.

Рояль стоял на первом этаже, в большой гостиной, отделанной потемневшими от времени дубовыми панелями. Окна в сад были широко раскрыты, и снаружи доносилось неумолчное стрекотание кузнечиков. Неудивительно поэтому, что Амалия не обратила никакого внимания на шорох, донесшийся до нее из-под запертой крышки рояля. Привычным движением повернув ключ, она подняла крышку и увидела поперек белых клавиш пятнистый жгут. Гадюка зашипела и стремительно прыгнула на девушку.

Амалию спасло только то, что она моментально разжала руки и с пронзительным криком отскочила назад. Крышка рояля гулко стукнулась о дерево, и струны жалобно застонали. Змея упала на пол и угрожающе заклекотала, медленно свивая и развивая свои кольца. Не сводя глаз с гадюки, Амалия стала пятиться к двери, но внезапно та распахнулась, и в комнату, опрокинув стул, ворвался Орест.

– Что, Амалия, что? – Но он уже и сам увидел змею. – Вот дьявол! Откуда же она тут взялась?

– Осторожней! – крикнула Амалия.

Но князь уже подскочил к змее и несколько раз с размаху ударил ее каблуком по голове. Гадюка забилась в агонии, яростно стуча хвостом по полу, но через мгновение вытянулась и застыла. Амалия, не чуя под собой ног, опустилась на обитое штофом кресло.

– Она… она… – Девушка искала слова и не находила их.

– Наверное, как-нибудь заползла в дом, – буркнул Орест, оборачиваясь к ней.

Амалия медленно покачала головой.

– Нет, Орест. Она… она была заперта в рояле.

И, спрятав лицо в ладонях, разрыдалась.