Черные кувшинки - Мишель Бюсси

«Учительница говорила! Против учительницы она ничего не скажет! А она ничего и не говорит. Чистит себе репу как ни в чем не бывало…»

Фанетта выпрямилась и добавила:

— Джеймс ска… Все говорят, что я могу его выиграть. Что у меня хорошие шансы. Если я буду много работать.

— И какой же там выигрыш?

«Спорим, сейчас у нее репа из рук упадет?»

— Учеба в школе живописи в Нью-Йорке…

— Что-о?

«Нож вонзился репе в самое сердце. Смертельный удар».

— Фанетта, что за глупости?

— …или в Токио, или в Санкт-Петербурге, или в Канберре.

Я больше чем уверена, что она даже не знает, где это все находится. Но на всякий случай пугается.

— И еще там дают кучу долларов!

«Тяжкий вздох. И мама „казнит“ еще одну репу».

— Если ваша учительница морочит вам голову такими глупостями, я схожу и с ней поговорю.

«Ну, сходи. Мне-то что? Я все равно буду участвовать в конкурсе».

— И с этим твоим Джеймсом тоже поговорю.

Мать Фанетты решительным жестом перебросила очищенные овощи в раковину. Морковь и репа плюхнулись в воду, забрызгав ее синий халат. Мать наклонилась и поставила на стол сумку с картошкой.

«Ну вот, даже не требует, чтобы я ей помогала. Плохой знак. Потом она произносит слова, которых я не понимаю, и мне приходится просить, чтобы она их повторила погромче».

— Фанетта, ты что, хочешь меня бросить?

«Ну началось!

В голове у меня что-то взрывается. С виду это незаметно, но я чувствую, как там что-то взрывается. Честное слово! Мама, я буду мыть посуду! Буду накрывать на стол! Протирать его мокрой тряпкой. Я вытру пыль по всему дому. И пол подмету. Я буду делать все, что должна делать хорошая дочка, и не стану ныть и жаловаться. Все-все! Если только мне дадут рисовать. Разве я много прошу? Просто не мешайте мне рисовать.

Это что, чересчур?

Мама все так же смотрит на меня недоверчивым взглядом. Ей не угодишь. Если я ничего не делаю, она ворчит. Если делаю слишком много, пугается. Наверное, не надо было упоминать Нью-Йорк. Да и другие города тоже. Тем более вот так сразу. Когда я ей объяснила, где это — в Японии, в России, в Австралии, — она прямо окаменела».

— Мам, да это всего на три недели. Ну что такое три недели? Пролетят, и не заметишь.

«Она посмотрела на меня, как на сумасшедшую».

«Пока мы ели, она молчала. Молчала и потом. Я поняла, что она думает. Еще один плохой знак. Ни разу не было, чтобы она долго думала, а потом сказала мне что-нибудь хорошее».

Мать Фанетты встала. Девочка развешивала на веревке кухонные полотенца — хорошенько расправив, закрепляла прищепками, а не бросила, как обычно, влажным комом.

— Я все решила, — строгим голосом сказала мать Фанетты. — Я не желаю больше слышать ни про какой конкурс. Про американского художника тоже. Все, с меня хватит. Я поговорю с твоей учительницей.

«Я промолчала. Даже не заплакала. Но почувствовала, как внутри меня поднимается злость. Я знаю, почему мама так говорит. Она мне тысячу раз объясняла.

Я выучила эту старую песню наизусть.

Эту арию неудачницы.

„Доченька, я не хочу, чтобы ты сломала себе жизнь, как я. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я тоже верила во всякие сказки. Я мечтала, что буду счастливой. Я тоже была хорошенькой, и мужчины сулили мне златые горы.

А теперь посмотри, как мы живем.

Посмотри на дыру в кровле и на плесневелые от сырости стены; принюхайся к мерзкому запаху затхлости; вспомни, какой холод у нас стоит зимой. Посмотри на мои руки — на мои бедные руки. Когда-то они были изящными, и мне говорили, что у меня пальцы, как у феи. Когда мне, Фанетта, было столько лет, сколько тебе сейчас, я верила, что у меня пальцы, как у феи.

А теперь фея моет чужие сортиры.

Не позволяй обвести себя вокруг пальца, Фанетта. И я им не позволю. Не верь никому. Верь только мне. Только мне, и больше никому. Ни Джеймсу, ни учительнице. Никому“.

Хорошо, мама. Я согласна. Я тебя послушаю — но только если ты скажешь мне всю правду.

Всю. Включая вещи, о которых мы никогда не говорим. О которых говорить нельзя.

Ты мне, я — тебе».

Фанетта взяла губку и принялась вытирать грифельную доску, на которой мать записывала, какие овощи нужно купить.

Подождала, пока доска высохнет, и взяла кусочек мела. Она знала, что мать наблюдает за ней. Фанетта начала писать красивым круглым почерком. Учительским почерком.

«Кто мой отец?»

И — строчкой ниже:

«Кто он?»

Она слышала, как мать плачет.

«Почему он ушел?

Почему мы не ушли вместе с ним?»

Внизу доски осталось немного свободного места. Скрипел мел.

«Кто?

Кто?

Кто?

Кто?»

Фанетта перевернула лицевой стороной свою картину с ведьминой мельницей, поставила ее на стул и, ни слова не говоря, поднялась в свою комнату. Она слышала, как внизу плачет мать. Как всегда.

«Слезы, мама, это не ответ».

Фанетта знала, что завтра ни одна из них не заговорит о том, что случилось вечером. Мать просто вытрет доску.

Настала ночь.

«Наверное, сейчас около полуночи. Мама давно спит. Ей рано вставать. Порой, когда я встаю, она уже успевает вернуться с работы.

Окно моей комнаты выходит на Водонапорную улицу. Улица идет под наклон, и даже со второго этажа земля видна чуть ли не в метре от меня. Если захочу, я могу выпрыгнуть из окна. По вечерам я часто разговариваю из своей комнаты с Винсентом. Винсент гуляет допоздна. Его родителям на это наплевать. А вот Поля вечером из дома не выпускают».

Фанетта плакала.

«Винсент стоит на улице и смотрит на меня. Просто так. Лучше бы на его месте был Поль. Поль меня понимает. Поль умеет со мной разговаривать. А Винсент только слушает. Он только и умеет что слушать.

Я рассказала ему про отца. Известно мне немного. Мама забеременела совсем молодой. Иногда мне кажется, что я дочь какого-то американского художника, от которого мне достался в наследство талант, и что мама позировала ему обнаженной. Мама была красивой, очень красивой, у нас в альбоме есть ее фотографии. Есть и мои, на которых я совсем маленькая. Но ни одной фотографии отца».

Винсент внимательно слушал. Фанетта свесила из окна руку, и он ее крепко пожал.

«Я продолжала рассказывать. Наверное, мама и отец влюбились друг в друга — как говорят в таких случаях, потеряли голову от любви. Они оба были очень красивые. А потом отец ушел, и мама не сумела его удержать. Может, она не знала, что ждет ребенка? А может, она даже не знала, как фамилия отца? Или любила его слишком сильно, чтобы удерживать? Может, мой отец был хорошим человеком, и если бы узнал о моем существовании, то остался бы и воспитывал меня, но мама любила его слишком сильно и ничего ему не сказала, чтобы не сажать его в клетку?