Самое гордое одиночество - Анна Богданова

– Ты что, тут работаешь? – наивно спросила я.

– Да, то есть нет, – замялся он и покраснел.

– А-а!!! Этот Идейский петух свои книжки рекламирует! – догадалась Икки. – Твои ставит на задний план, чтоб никто не покупал, а свои на всеобщее обозрение выставляет! Что, нетленки не пользуются спросом? И реклама в общественном транспорте не помогла? – желчно спросила она бывшего мужа и вдруг захохотала, да громко так – на весь зал художественной литературы. Икки вспомнила те самые времена перед разводом, когда по утрам Женька спускался в метро, залезал в переполненный вагон, потом умудрялся сесть на освободившееся место, доставал из сумки книгу собственного сочинения, чтобы окружающим было видно название и имя автора и начинал ржать как ненормальный, надеясь, что пассажиры из разных концов вагона к нему проберутся и спросят, что он читает. А вечерами в самый час пик он совершал подобные поездки в спальные районы и катался там в битком набитых автобусах!

– Куда вы пропали-то? – послышался позади Пулькин голос. – Икки, у тебя что, истерика? – И тут она увидела Женьку. – Овечкин! Как ты тут оказался? Ты что здесь делаешь? Снова в содружество наше влезть жаждешь? Можешь не мечтать! У нас был уже горький опыт! Два раза тебя, змею подколодную, на груди пригрели! И отстань от Икки!

– Да! – воскликнула заведующая единственной проктологической аптекой, словно Овечкин действительно к ней приставал. – И не звони мне и на глаза не попадайся! Понял?! – Такое впечатление, что у гордости, которую Икки забыла дома, выросли ноги – она сама нашла дорогу до центрального книжного магазина и запрыгнула к хозяйке в душу или в голову (точно не знаю, где гордость живет).

– Магазин закрывается! Просьба освободить помещение! – донеслось до наших ушей, и мы вместе с Овечкиным вышли на улицу.

– Больно мне надо попадаться ей на глаза да еще звонить, – недовольно бубнил мой сокурсник.

– Жень, ну что, на Марс-то летишь? – решила узнать я – все-таки Овечкин когда-то был моим другом.

– Нет.

– Что ж так? – язвительно спросила Икки.

– Ходил по врачам – не разрешают, говорят, что у меня здоровье для полета слабое, да и зрение плохое. Я теперь в Африку собрался! – радостно сообщил он, и в его глазах появился блеск.

– Новая бредовая идея. Я ведь говорила тебе, что он без них жить не может, – шепнула мне Икки на ухо.

– А что ты в Африке-то собрался делать? – изумилась я.

– Изучать банту – семью языков коренного населения Центральной и Южной части африканского материка.

– Зачем? – изумилась я еще больше.

– Как ты не понимаешь! На банту говорит 25 процентов общей численности населения Африки! А это почти 90 миллионов человек! – И Женька заговорил с такой горячностью, с какой убеждал меня полтора года назад в правильности своего намерения сделать операцию по перемене пола. – Все языки банту имеют сходный морфологический строй, синтаксис и некоторую часть общей лексики! Языки банту агглютинативные с элементами флективности. Фонетическая система характеризуется наличием музыкальных тонов, имеющих семантическое и грамматическое значение; в большинстве языков пять-семь гласных, слог открытый. Лишь в языках Камеруна... – он бы еще говорил и говорил, но Пулька прервала его:

– Удачи тебе, Овечкин, а нам пора.

– Ничего-то вы не понимаете! Э-эх! Бабы! – с негодованием и горечью воскликнул он и, обреченно махнув рукой, пошел прочь.

– Хам! – со смешком вырвалось у Икки.

– У тебя сердце не екнуло? – спросила я.

– Что это оно у меня екать должно?! Я ведь сказала тебе: Овечкин – прочитанная книга!

– А перечитать не хочешь? – не отступала я, думая, что лучше бы, наверное, для Икки было, если б она встречалась с одним, постоянным мужчиной.

– Глупые книги не перечитываю!

– И правильно! – поддержала ее Пулька, садясь за руль.

– Вот скажите, почему мне одни дураки да подонки попадаются? За всю жизнь у меня не было ни одного нормального мужчины! – пожаловалась Икки, когда машина тронулась с места.

– Мне тоже нормальных не попадалось. – И я рассказала о моем походе с Мнушкиным в «ресторацию».

– Ужас! Маш, я не понимаю, почему ты слушаешь какую-то Любочку? Может, она тебя разыграть хотела, а ты поперлась с этой колючей бородавкой в общепит?

– Ну, во-первых, Любочка – «не какая-то»! Она мой редактор!

– А зачем ты в редакцию ездила? – поинтересовалась Икки.

– Моя последняя книга вышла – «Секс на сеновале», и еще письмо пришло от поклонника моего таланта.

– Да ты что?!

– Ему 35 лет, светловолосый, сероглазый, Корнеем зовут. Просит, если, конечно, мы с Икки не являемся художественным вымыслом, позвонить ему. Мы очень ему понравились в «Записках», и с кем-нибудь из нас он с удовольствием связал бы свою жизнь.

– Как? – спросила Икки, и рот ее открылся сам собой – бесконтрольно.

– Он в письме целых три телефона указал, по которым с ним можно связаться.

– Машка, позвони ему сегодня! Давай с ним встретимся! А вдруг это судьба? – заканючила Икки.

– Маш, ты какая-то болтливая в последнее время стала! Совсем не думаешь, что говоришь, а особенно – кому! – укоризненно заметила Пулька, и я поняла, что несколько погорячилась – не нужно было рассказывать о Корнее, пока Икки еще не совсем здорова. – Ладно, девочки, вылезайте. Приехали!

– Спасибо, Пуль, – смиренно проговорила я, осознав свою ошибку. – Может, зайдешь?

– Нет. Устала я сегодня, а завтра у меня ночное дежурство.

– Что-то больно часто она по ночам стала дежурить! Ты не заметила? – спросила Икки, когда Пулькина «каракатица» отъехала от дома, и добавила: – Злая она!

– Ничего не злая! Ты тоже хороша!

– Маш, а позвони сегодня этому Корнею!

– Да ну тебя!

– Будь другом, позвони!

– Поздно уже!

– Ничего не поздно – всего десять часов! А что, если это моя судьба?

– Ладно, позвоню, – неохотно согласилась я.

– А потом мне перезвони! Слышишь?! – кричала Икки издалека.

– Позвоню, позвоню.

Я вошла в подъезд, огляделась по сторонам (не поджидает ли меня кто-нибудь из агентурной группы пенсионерской партии?) и открыла почтовый ящик. Теперь я лазала туда чаще, чем обычно. И для этого у меня перед собой было неплохое оправдание: «Проверю, нет ли писем от мамы». Но буду честна хотя бы сама с собой – больше я ждала писем не от мамы, а от «лучшего человека нашего времени», и всякий раз, когда я, вытащив все рекламные газеты и тщательно ощупав холодное металлическое дно ящика, не обнаруживала там ровным счетом ничего, на душе становилось пусто – злоба, раздражение и отчаяние овладевали мной. И вдруг...