Семь бед - один ответ - Алексей Лютый

Мой Сеня с каждой секундой чернел от злости, становился мрачнее тучи и, перестав спаивать Ингвину, принялся за себя. Это занятие у него закончилось куда более успешно, чем предыдущее, и довольно скоро Рабинович дошел до кондиции. То есть принялся прикалываться над всеми тремя собутыльниками сразу. Сеня бы и от семерых торговок отбрехался, а тут ему противостояли всего-навсего Ваня Жомов, все чувство юмора которого сводилось к фразе «а в рыло?», да Андрюша Попов, окончательно утративший к тому времени способность ворочать языком. А когда в обмен остротами вступила Ингвина, мой Рабинович, добившись наконец внимания (а именно этого он и хотел), резко сменил тему.

– Слушай, Ингвиночка, а ты разве знаешь ту даму, у которой мы позаимствовали яблоки? – невинным голосом поинтересовался он.

– Конечно. Это же прекрасная Идунн! – удивилась серости Рабиновича Ингвина. – Она владелица молодильных яблок, а именно от них зависит, будут асы стареть или нет.

– Так, значит, ты знала, что за фруктики мы собираемся тискать, и все равно молчала? – попытался влезть в разговор Жомов, но Сеня сунул ему в руки ушат с медовухой, и Ивар-Железный кулак надолго заткнулся.

– Да нет, не знала я, – возмутилась воительница. – Идунн должна была сидеть в Асгарде, в палатах рядом с Чертогом радости. Но, видимо, чье-то предательство привело Идунн в жилище этого проклятого Тьяццы. Чтоб ему Нидхегг ногу откусил! Кстати, благородный Робинсен, в жизни не видела я столь страшных ударов, что нанес ты своим диковинным мечом этому мерзкому етуну. Разве что Дающий дары смог бы ударить сильнее. И очень благородным выглядит то, что ты позволил ему надеть кольчугу. Хотя, по-моему, с этими черными отродьями Имира можно и не проявлять благородства.

– Ну, мне показалось нечестным прибить этого задохлого карлика таким подлым способом, – скромно потупил очи Рабинович. – Он же не мог знать моей истинной силы…

Вот уж это был полный перебор! Услышав последние Сенины слова, я подавился куском мяса, чего со мной не случалось с раннего детства. Рабинович же на мои хрипы и кашель не обратил никакого внимания, полностью поглощенный своей сосулькой. Хозяин называется! И помереть бы мне следом за Хрюмиром, да Горыныч спас, принявшись молотить по моей спине всеми тремя головами одновременно. Премного благодарен ему за это!

– Спасибо в пасть не положишь. Лучше поменьше ерунды обо мне рассказывай, – буркнул Ахтармерз и вновь отполз поближе к кормушке. То бишь Андрюше Попову, который к тому времени уже ронял абсолютно все куски мяса на пол, а сам, думая, что кладет их в рот, усиленно двигал челюстями.

В общем, ближе к полуночи набрались все изрядно. Может быть, все так и уснули бы за столом, если бы не Ингвина. Похоже, наша воительница прекрасно знала свою норму и, решительно отодвинув очередной бокал с медовухой, заявила, что идет спать. Сеня попытался устроиться с ней рядом, аргументируя это тем, что в доме Хрюмира поразительно мало кроватей (где ты хоть одну из них увидел, идиот!). На мое удивление, девушка против такой перспективы не возражала. Однако, завалившись на связку шкур, тут же положила между собой и Рабиновичем меч.

Если кому-то непонятно, что означает этот обычай, то поясню. Стальное оружие в постели между между мужчиной и женщиной говорит о том, что дамочка полностью полагается на благородство своего временного соседа по спальному месту.

А в случае каких-либо поползновений со стороны Сени на Ингвинину непорочность он тут же подвергнется непременной кастрации. Рабинович все понял без слов и, кротко вздохнув, поднялся со шкур. Он уложил уже спящего Попова на лавку, загнал спать Жомова, никак не желавшего оторваться от жбана с выпивкой, и лишь тогда вернулся к Ингвине, крайне благочестиво пристроившись на самом краешке шкур.

Мы с Горынычем улеглись у них в ногах. Я хоть и не перестал неприязненно воспринимать всевозможные выхлопы этой многокамерной керосинки, но шкуры были самым мягким местом вокруг. А в шкурах водились блохи, которые дохли от одного только вида Горыныча, не говоря уже о его запахе. Вот и пришлось мне пожертвовать временной утратой нюха ради возможности хоть раз нормально, по-собачьи, выспаться.

Я уже задремал, как вдруг почувствовал рядом с собой шевеление. Удивляясь, кому это не спится, я приоткрыл один глаз и сделал этот как раз вовремя, чтобы увидеть, как Сеня Рабинович устраивает Ахтармерзу побудку путем изъятия его из шкур за все три шейных отростка. Застыв от удивления, я даже забыл открыть второй глаз.

– Так, рептилия многомудрая, – зашипел на дракона Сеня. – А теперь рассказывай мне, что ты еще скрыл от моих друзей?!

– Пфу-уф, – прошипел Горыныч, что, видимо, означало: «Отпусти, гад, мне дышать нечем!»

Как ни странно, но Рабинович это понял.

– Между прочим, цивилизованные диалоги таким образом не ведутся, – плаксиво пробормотал Ахтармерз. – И не скрываю я ничего такого, что вас непосредственно касалось бы. Просто дело в том, что своим неконтролируемым прорывом вы изменили структуру этого мира. Части физических составляющих вашей вселенной стали проникать сюда через новые, нерегулируемые Врата. Через некоторое время это приведет к полному крушению данного мира, но на вас подобный ход событий никак не отразится. С вероятностью в 99,999 процента вы будете выброшены в свою вселенную после гибели этого мира. Вероятность моего возвращения домой практически нулевая. Но если вам удастся стабилизировать свое измерение, то врата в мой мир окажутся на месте, и я также вернусь домой.

– Короче, ты хочешь сказать, что нам совсем ничего не нужно делать? Просто следует подождать, пока тут наступит этот треклятый Рогнарек, и затем уже проснуться в Англии? – поинтересовался Сеня и почему-то посмотрел на Ингвину. Ахтармерз в ответ только кивнул головой. – Ладно. Вали спать, – закончил допрос Рабинович. – И если я узнаю, что ты кому-нибудь об этом проболтался, я тебя на всю жизнь к газовой плите прикую!..

Грустный Горыныч вернулся на свое место, чтобы продолжить издевательство надо мной при помощи запахов. Я сделал вид, что даже и не просыпался. Лежал тихо-тихо, словно мышь на дне колодца, ожидая новых происшествий. Однако к моему вящему удивлению после этой беседы угомонились все. И я, сам того не заметив, крепко заснул…

Утром меня разбудил какой-то грохот. Открыв глаза, я увидел Андрюшу Попова, клацающего зубами от холода и безуспешно пытающегося развести в очаге костер местными аналогами спичек. Получалось это у него крайне плохо, если не сказать, что не получалось совсем. Трут от сыпавшихся на него искр дымился, но загораться почему-то не хотел. Кучка поленьев, сложенная в очаге неуклюжим шалашиком, норовила рассыпаться от каждого неосторожного движения, а кремень старательно метил по уже отбитым пальцам Андрюши. Наконец Попов не выдержал и, пнув ногой дрова, гневно завопил:

– Да гори оно все синем пламенем! Сейчас пойду Горыныча разбужу…

И как вы думаете, что после этого случилось?.. Правильно, поленья загорелись. Причем именно синим пламенем, как у гигантской спиртовки. Вот бы Локи удивился, увидев такое надругательство над огнем! Впрочем, удивился и сам Попов. Несколько секунд он оторопело таращился на неожиданно появившийся костер, а затем, самодовольно усмехнувшись, присел перед огнем и протянул к нему руки. Видимо, синее пламя грело не хуже оранжевого, и я ушел к очагу от трехклапанного дихлофосного баллона, чтобы отогреть затекшие за ночь кости.