Законник - Семен Данилюк

– Да если б тем ограничилось! Так вот дулюшки – не для того затевалось. На деле – то – непаханое поле для воровства. Сейчас начнутся переименования по всем структурам. Значит, новые вывески. Удостоверения менять. Деньги? А то! Дальше – пока не говорится вслух, но понятно же, что под полицию захотят новую форму, с чистого, так сказать, листа. Это уж не деньги – деньжищи. Распил! Да не ножовкой. Циркулярная пила потребуется.

Резун кашлянул.

– Но и это лишь вершина айсберга! – Гулевский, если его прорывало, быстро доводил себя до точки кипения. – Тебе известно, что ФСИН (прим. – Федеральная служба исполнения наказаний) тоже под реформу подсуетилась, – пробивается предложение заменить колонии тюрьмами. А чего? Обновляться так обновляться. Только почему-то забыли, что по России около миллиона человек сидят и еще миллион их охраняет! И чтоб в средней полосе колонии переделать в тюрьмы, на одного человека потребуется по 300 тысяч рубликов, а на Севере, скажем, в Архангельске, – аж по 2 миллиона. Я понимаю, что у тех, кто придумывал, слюна на бюджет текла, но кто-нибудь эти цифры перемножил?! А хочешь, по другим службам пройдем?!

Дверь приоткрылась и закрылась вновь. Это Арлетта. По просьбе самого Гулевского, она делала так, когда раскатистый его голос выплескивался в кафедральные коридоры.

– Выговорился? – Резун отер короткую шею. – Тебя послушать, ты один всё понимаешь. Только что теперь обсуждать, если на контроле у президента?

– Во-во, – медвежья реформа, – Гулевский припомнил усмешку Машевича. – По-моему, нашего благонамеренного душку-президента умышленно подставили.

– Бог с ней, с реформой. Не первая и не последняя. По поводу закона о полиции хотя бы не возражаешь?

– Увы! И по поводу закона возражаю, о чём, кстати, еще осенью написал докладную в президентскую администрацию, – не отступился упрямый профессор. – Нет там никаких содержательных перемен. Весь пар в свисток ушел – в новое название. К тому же никому в голову не пришло, что полицейский на Западе – это особый статус, оговоренный в конвенциях. Совсем иные права и обязанности. И нашего полицая на международном уровне могут вовсе за такового не признать. И все подписанные соглашения о сотрудничестве дезавуируются. Хочешь по пунктам докажу?

– Только не сейчас, – уклонился Резун. Вернул файл в папку. – Хорошо, сделаем иначе. Раз есть сомнения, вынесем отдельным вопросом на международную конференцию, что ты проводишь в марте. Проговорим, дадим независимую оценку. А по итогам и подпишем, приложив протокол разногласий.

Гулевский усмехнулся.

– Чжоу Эньлая в конце двадцатого века попросили оценить итоги Великой французской революции. Знаешь, что ответил? – спросил он.

Резун заинтересованно встрепенулся. Умение Гулевского повернуть разговор в неожиданную плоскость, и с помощью этого выверта показать проблему совсем под иным углом, поражало его еще с адъюнктских времен.

– Ну-ну?

– Отказался оценить. Слишком мало, говорит, прошло времени. А мы норовим по закону, даже в действие не вступившему, в кальке, можно сказать, уже итоги подводить. Хотя если навскидку…

– Профанация? – без труда догадался Резун. – До чего ж с тобой бывает трудно, Илья Викторович. И слова-то всегда правильные. И логика безупречная. Не человек, а чревовещатель. Только есть еще человеческий фактор. Министру сейчас очень непросто. Попросил нашей поддержки. И чем ответим?.. Ладно, – вроде как решился он.

– Давай переставлю подписи по служебному ранжиру. Я первым, потом замы и далее – согласно штатному расписанию. Одним из тридцати-сорока подписать – на это хоть согласен?

– И на это не согласен! – через силу, но отказал Гулевский. – Подписывают вместе. Стыд имут порознь.

– А я уж за тебя поручился, – Резун поднялся, ссутуленный. Поколебался. – Сегодня мне предложена должность замминистра. Как думаешь, назначат, если я такое простенькое поручение не выполню? – он потряс папкой. – Я тебя, наконец, как друга прошу.

Гулевский с виноватым выражением опустился в кресло.

Дверь распахнулась от толчка. На пороге возник снежный человек – Евгений Стремянный. Раздосадованный Резун оглядел постороннего, обогнул, не поздоровавшись.

– В общем, прошу подумать, – сухо произнес он, уже из коридора.

– Похоже, не вовремя? – догадался Стремянный.

– Снег хотя бы мог отряхнуть?

Стремянный, ни мало не смутившись, выдавился в коридор, откуда раздалось энергичное похлопывание и следом – брань Арлетты, погнавшей его на лестницу. Впрочем, бранилась она больше для вида, – как и все сотрудницы кафедры, к Стремянному относилась с особой, женской снисходительностью.

Стремянный давно оставил попытки вовлечь в расследование Гулевского. Может, сам понял наконец, как тягостно отцу убитого лишнее напоминание о трагедии, а скорее – более тактичная жена подсказала. Но раз в неделю по вечерам заскакивал в Академию и делился новостями, – Гулевский оформил ему пропуск.

Сам Стремянный, забросив и без того худосочную адвокатскую практику, все силы отдавал разработке банды отравителей. Официально в состав оперативно-следственной группы, возглавил которую Батанов, оформить отставника было невозможно. Но по умолчанию участие его приветствовалось на всех уровнях. Начальник МУРа после первого же оперативного совещания, на котором Стремянный предложил детальный, структурированный план действий, рекомендовал Батанову опереться на опыт и знания прежнего сослуживца. Руководящее указание замотанный текучкой Батанов воспринял как подарок судьбы. А потому без затей установил в оперативной группе режим негласного подчинения отставному подполковнику. Очень быстро Стремянный превратился в начальника штаба: выдвигал версии, планировал задержания и обыски, контролировал работу в СИЗО, давал задания оперативникам. Первым проводил допросы задержанных.

Единственно, контакты со следствием переложил на Матусёнка, – отношения с чванливым Мелешенко так и не задались.

Впрочем, и руководитель следствия, поначалу ультимативно потребовавший отстранить от раскрытия «постороннего штатского», вскорости сделал вид, что о существовании Стремянного ему неизвестно. Как ни надувай щёки перед микрофонами, но он-то отлично понимал, кто является истинным движителем процесса.

Видеть друга Гулевскому было в удовольствие. Стремянный сильно переменился. Погрузившись в привычную среду, востребованный, как прежде, он будто вернулся во времена собственной разудалой юности. Рассказывая, выпячивал грудь, слегка, но очень вкусно привирал. Сутулость исчезла, атлетические плечи раздвинулись, глаз глядел гордо и задиристо. А при виде привлекательных женщин делался рысьим. И по всему было видно, что для супруги, добродетельной Ольги Тимофеевны, вновь наступила пора тягостных сомнений.

Усевшись перед Гулевским, Стремянный в ожидании наводящего вопроса принялся ёрзать и нетерпеливо сопеть.

– Есть свежие новости? – легко догадался хозяин кабинета.