Лось и лосось. Фантастические истории - Сергей Бушов

– Кретин, – бормотал он, чувствуя, как изо рта течёт пенистая слюна. – Придурок… Чтоб я ещё когда….

– Да сам ты кретин, – раздался рядом обиженный голос Круглова. – Такой слабый ток не выдержал. Импотент ты мозговой, и больше никто. Крыса до конца держалась, между прочим.

Лёвкин выполз куда-то, встал, вытер рот рукавом. С пальцев стекли остатки расплавившегося предохранителя. Голова кружилась, но зрение начинало восстанавливаться. Он стоял на лестнице в подъезде, возле окна. Снаружи дул ветер, и видно было качающиеся верхушки деревьев.

– Вася? – услышал он возле себя и обернулся.

– Здравствуйте, – сказал он, и только потом узнал. Это была Татьяна Петровна. Она поднималась по лестнице вверх, прижимая к себе огромный букет тюльпанов.

– Это ты, Лёвкин? – спросила она. – Такой взрослый! Ты что здесь делаешь?

– Живу, – ответил Лёвкин, всё ещё с трудом соображая. – А вы?

– А я в сорок седьмую, – ответила Татьяна Петровна, улыбаясь, и поправила очки. – Там у моей коллеги праздник в честь окончания завода. И сразу юбилей – сто восемьдесят три.

Лёвкин пошатнулся и улыбнулся в ответ. Татьяна Петровна была хорошей, самой доброй, воспитательницей. И не изменилась совсем. То же чёрное платье в мелкий белый горошек, такая же тоненькая талия.

– Да ты присаживайся, Лёвкин, – сказала она. – Расскажи, как ты. Женился?

Лёвкин с удивлением обнаружил, что на лестничной площадке стоят два кресла. «Должно быть, бомжи притащили», – подумал он и присел. А рядом поставил мусорное ведро, которое непостижимым образом снова оказалось в руке.

– Женился, – сказал он. – Давно. Вот детей нету. Не получилось.

Ему стало грустно.

– Да не переживай, Вася, – сказала Татьяна Петровна, опускаясь в другое кресло. – Ты же молодой ещё, успеешь. А что не спишь?

– Простите? – не понял Лёвкин.

– Ты и в садике так, – сказала она, словно не слыша его. – Днём никогда не спал. Всё разговаривал с кем-то, дурил. А сейчас ведь мёртвый час. Спать надо. И я тебе сказку всё время рассказывала. Помнишь?

– Помню, – сказал Лёвкин.

– Хочешь, и сейчас расскажу?

Лёвкин кивнул. Вдруг в его голове начало проясняться, и он почувствовал, что здесь что-то не так. Татьяна Петровна тем временем тряхнула своими чёрными густыми волосами, поправила очки и начала сказку:

– Встретились как-то лось и лосось. Посмотрели друг на друга да и разошлись. Но, проходя мимо лося, лосось не выдержал и откусил ему левый клык. Лось обрадовался – давно хотел рот почистить от лишних зубов. Обнял лосося, расцеловал во все уста, в груди, в лоб, да и в гроб положил. Там, дескать, свежее будет.

Лёвкин слушал и понимал, что Татьяне Петровне не может быть сейчас двадцать восемь лет, как тогда, в садике. Да и сказка казалась странной.

– Когда масло закипело, – продолжала Татьяна Петровна, – лосось перевернулся на другой бочок, да и заснул. И снилась ему планета с большими морями и зелёными дремучими лесами. На ней лосось был рыбой и плавал в воде. А лоси ходили по лесу с огромными рогами и медленно жевали листья. Лосось проснулся. «Не люблю бредовых снов», – сказал он, взял полотенце и полетел мыться на ёлку.

Лёвкин встал.

– Не понравилась сказка? – спросила Татьяна Петровна разочарованно.

– Да нет, – ответил Лёвкин. – Очень того… Занимательная. Но у меня ведро. До свидания.

И он поспешил вниз. Пока он одолел все пролёты, впрочем, тревога уже улетучилась. «В конце концов, – думал Лёвкин, – есть люди, которые вечно молоды. Да и медицина в наше время творит чудеса».

По подъезду плавали туда-сюда воздушные шарики. Один из них подмигнул Лёвкину, и тот подмигнул в ответ.

А внизу, у почтовых ящиков, его внимание привлекла кучка сваленных в углу вещей. Люди иногда выносили сюда то, что им было не нужно, но ещё могло кому-то пригодиться.

– Надо же, – сказал он, взяв в руки верхнюю книгу из стопки. – «Муми-тролль и комета». Прямо как у меня в детстве.

Он полистал страницы и нашел на полях звёздочку, нарисованную карандашом. Точно такую же, как давным-давно нарисовал он. Его руки дрожали. Он потянул за рукав детской курточки, очень похожей на ту, что носил в детстве, и его взгляду открылся ещё один предмет.

– Самосвал, – сказал он. – Мой самосвал. Но как же это… Его же Пашка Метёлкин разломал на кусочки.

Сейчас самосвал казался совсем крошечным, ненастоящим. Лёвкин взял его в руки, провёл пальцем по рёбрышкам решётки радиатора… Самосвал вдруг закрутил колёсами в его руках, зашевелил железным, крашенным оранжевой краской, кузовом, и заговорил. Голос, отчётливый, тоненький, как у лилипута, доносился откуда-то из кабины:

– Эх, Лёвкин, Лёвкин, – сказал самосвал. – Ну какой же ты лопух! Разве можно пропустить через мозг ток в двадцать ампер и остаться в живых? Ты умер, Лёвкин…

– Так я же предохранялся, – пробормотал Лёвкин и проснулся в холодном поту, в полной темноте, в своей постели.

Жена рядом зашевелилась.

– Это с кем ты там предохранялся? – промямлила она сонно.

– С Татьяной Петровной, – ответил почему-то Лёвкин и сел.

Сердце колотилось часто. Сон понемногу отступал, но впечатление нереальности, абсурдности всё ещё охватывало его. И ещё мешало ведро, которое он держал под одеялом – уже пустое, но всё ещё вонючее.

– Чёрт, зачем я его сюда, – пробормотал Лёвкин.

Он встал, отнёс ведро на кухню, попил водички и немного успокоился.

– Проклятый Круглов, – процедил он сквозь зубы. – В следующий раз пришибу.

От руки пахло тухлой капустой. Лёвкин прошёл в ванную, пустил воду, бросил взгляд в зеркало и застыл.

Лицо было свежим, бодрым и начисто лишённым морщин. Он улыбнулся. На месте были все зубы. Живот чувствовал себя хорошо. Позвоночник казался гибким, словно резина. И ещё…

Лёвкину вдруг захотелось вернуться к жене, в постель. Он так мало внимания уделял ей последние десять лет. А ведь когда-то, давно, у них был настоящий роман, очень страстный, безумный… Наверно, не всё ещё потеряно?

Он тщательно вымыл руки с мылом и бодро направился в спальню.

Июль 2016

Зубик

1

Друзей у меня не было никогда. Почему – не знаю. Вернее, нет – знаю, только этого парой слов не объяснишь.

Семья моя со среднестатистической точки зрения выглядела вполне благополучной. Оба родителя имелись в наличии, работали, на учёте в диспансерах не состояли. Отдельная небольшая квартирка на окраине Москвы в то время считалась пределом мечтаний советского человека. Я учился в школе, перебиваясь с тройки на четверку, что давало мне возможность, с одной стороны, не оставаться на второй год, а с другой – не выглядеть в глазах ровесников «ботаником»