Владимир Набоков, отец Владимира Набокова - Григорий Аросев

Группа из России побывала и в других местах: в лагере бойскаутов, на верфях Портсмута, на заводах Олдершота, судостроительном заводе в Ньюкасле, а еще Набоков познакомился с деятельностью Комитета помощи русским военнопленным, который собирал деньги и закупал продукты (в основном хлеб), одежду и табак для русских солдат в немецком плену. В последнюю неделю в Лондоне Набоков и Толстой провели в напрасном ожидании поездок в военные мастерские и на заводы и за неимением этого довольствовались (по крайней мере, Набоков) частными визитами и посещениями театров и Национальной галереи. Есть даже что-то трогательное в том, как ВДН искренне сетовал на упадок (из-за войны, но не только) театральной жизни Парижа и Лондона.

Резюмировал же Набоков свою поездку в Англию, воюющую Англию, так: «Она (страна. – Г. А.) ‹…› протянула между нами какие-то невидимые нити, сблизила нас в наших душевных чувствах и стремлениях. Первая по времени, она (поездка. – Г. А.) заложила хорошее основание для дальнейшего более тесного и всестороннего единения культурных сил наших двух народов»[49].

С единением народов все получилось крайне скверно, нити были порваны, но Набоков тут уже ни при чем: спустя три года он вновь оказался в Лондоне, уже со всей семьей и без шансов на возвращение в Россию.

⁂

До 27 февраля 1917 года, когда, по выражению самого Набокова, «рухнул старый режим», жизнь, вопреки очевидному напряжению в воздухе, шла по обычному пути. С середины января Елена Ивановна со старшим сыном находилась в Финляндии, в Иматре (до того Набокова работала в военном госпитале сестрой милосердия), где Володя восстанавливал здоровье после воспаления легких и кори, которыми он переболел незадолго до того. Владимир-младший вернулся сам, поскольку незадолго до возвращения заболела уже Набокова: ее сразил бронхит, из-за которого она задержалась в Иматре. Вернулась она 23 февраля. Еще четыре дня ВДН ходил на службу в Азиатский департамент Главного штаба, а 27-го числа, когда он возвращался домой, на улицах уже были видны последствия всеобщей забастовки, переросшей в восстание с применением огнестрельного оружия.

Два следующих дня Набоков не покидал дома на Большой Морской (в советские времена улица носила имя Герцена – интересно, что «Былое и думы» Герцена была одной из любимейших книг ВДН), а к ним временно переселились сестра Нина Дмитриевна с мужем адмиралом Николаем Коломейцевым. В тот момент они жили в гостинице «Астория», но ее захватили восставшие солдаты, и супруги «переехали» (в кавычках – так как ехать долго не пришлось, от «Астории» до дома Набоковых буквально несколько сотен метров) к родственникам.

Второго марта ВДН впервые после начала переворота пришел в Азиатский департамент, где сказал несколько слов о происходящих событиях. Коротко: Набоков был в глубоком воодушевлении от происходящих событий, хотя их и не ожидал. Он считал, что свергнуты деспотизм и бесправие, а свобода победила, о чем и сообщил своим сослуживцам в небольшой импровизированной речи.

Почти сразу же они отправились пешком в Таврический дворец. «В эти 40–50 минут, пока мы шли к Государственной думе, я пережил неповторившийся больше подъем душевный, – вспоминал Набоков. – Мне казалось, что в самом деле произошло нечто великое и священное, что народ сбросил цепи, что рухнул деспотизм… Я не отдавал себе тогда отчета в том, что основой происшедшего был военный бунт, вспыхнувший стихийно вследствие условий, созданных тремя годами войны, и что в этой основе лежит семя будущей анархии и гибели. Если такие мысли и являлись, то я гнал их прочь»[50].

Неприятно поразила Набокова и новая атмосфера Таврического дворца, который ранее был связан только с работой Думы: «Солдаты, солдаты, солдаты, с усталыми, тупыми, редко с добрыми и радостными лицами; всюду следы импровизированного лагеря, сор, солома, воздух густой, стоит какой-то сплошной туман, пахнет солдатскими сапогами, сукном, пóтом; откуда-то слышатся истерические голоса ораторов, митингующих в Екатерининском зале, везде давка и суетливая растерянность»[51].

У Таврического дворца выступал и Павел Милюков – как представитель кадетов, вновь превратившихся во внушительную политическую силу, и как политик, обладавший на тот момент едва ли не наиболее устойчивым авторитетом в стране. В своей речи Милюков сообщил о создании Временного правительства, его составе и возложении на себя обязанностей министра иностранных дел. У дворца Набоков увидел и лидеров новообразованного, еще только складывающегося Временного правительства князя Львова. По словам ВДН, они выглядели весьма утомленными и не выказывали большого энтузиазма, а к тому же, после многочисленных выступлений на митингах, говорили едва слышными осипшими голосами.

В тот же день после обеда грянуло отречение Николая Второго, о добровольности и легитимности которого споры ведутся до сих пор (и сейчас едва ли не яростнее, чем раньше), однако факт в том, что был опубликован Высочайший Манифест, в котором наследником объявлялся великий князь Михаил.

В. Д. Набоков указывал на то, что российские законы не предусматривали отречения императора, а значит, не устанавливали порядка престолонаследия в этом случае. По мнению ВДН, в ситуации с Николаем Вторым речь могла идти о некоем аналоге смерти, а значит, престол переходил к законному наследнику – сыну Николая Алексею, и монарх не мог отрекаться за сына, а кроме того, нельзя было основываться на его предполагаемом согласии, так как ему на момент событий еще не было полных 13 лет. Лишь по достижении своих 18 лет Алексей мог бы сам отказаться от престола, и поэтому Набоков считал передачу власти князю Михаилу незаконной, и от этой точки зрения никогда не отступал, хотя и признавал благородство Михаила и крайне положительное влияние, которое он оказал бы на аппарат власти. Единственный возможный выход по Набокову – тот, при котором Алексей был бы объявлен императором, а Михаил – регентом. Но так не произошло. «Любопытно отметить, что он очень подчеркивал свою обиду по поводу того, что брат его “навязал” ему престол, даже не спросив его согласия»[52], – писал Набоков о князе Михаиле, с которым в те дни неоднократно общался.

Третьего марта Набокова пригласили на Миллионную улицу, в квартиру другого князя Михаила – Путятина. Там собрались члены Временного правительства и Временного комитета Государственной думы, прибыл и сам Великий князь Михаил Александрович. Пришедшие обдумывали и составляли акт об отречении Михаила, точнее, о непринятии им престола. Ранее черновик составил Николай Виссарионович Некрасов (кадет, депутат двух последних созывов Думы), однако первый вариант текста следовало существеннейшим образом переработать. В подготовке акта по инициативе Набокова участвовали специалист по государственному праву барон Борис Нольде, а также депутат Думы трех последних созывов националист Василий Шульгин (человек удивительной судьбы, уехав в 1920-м, как и Набоковы, из Крыма, Шульгин поселился в Югославии, откуда в 1944-м был насильно вывезен в СССР, приговорен к 25 годам лагерей за «антисоветскую деятельность» и освобожден после смерти Сталина в 1956-м. В результате дожил до 98-летия, скончавшись во Владимире).