Владимир Набоков, отец Владимира Набокова - Григорий Аросев
Шрифт:
Интервал:
Я простился с Набоковым и присутствующими. Набоков, очевидно, понял всю ложность своего положения, ибо роль саботажника Учредительного собрания ему, все время ратовавшему за него, очевидно, не улыбалась, он смирился и пошел меня провожать до лестницы, ведя официально-вежливый, пустой, ни к чему не обязывающий разговор, так прекрасно усвоенный великосветскими пустомелями и на который так были тороваты служивые люди высшего ранга, всеми корнями ушедшие в почву старого режима, несмотря на весь свой конституционализм.
Мы распрощались[61].
Теперь – версия В. Д. Набокова.
…Оказалось, что председатель комиссии, Н. Н. Авинов, экстренно и неожиданно выехал в Москву, и председательские обязанности переходили ко мне, – и первое, что приходилось мне, в качестве председательствующего, выполнить, было объяснение с прибывшими по поручению Совета народных комиссаров представителями его – заведующим делами Бонч-Бруевичем и каким-то солдатом. По словам чинов канцелярии, эти два лица, прибыв во дворец, расспросили о местопребывании Всероссийской Комиссии и, получив соответствующие указания, отправились в канцелярию и потребовали, чтобы им показали делопроизводство и вообще осведомили их насчет деятельности комиссии. Им было заявлено, что сейчас должен прийти товарищ председателя комиссии, заменяющий отсутствующего председателя, и предложено было подождать меня и объясняться со мною.
Бонч-Бруевича я немного знал по встрече с ним в Киеве осенью 1913 года, на деле Бейлиса. Тогда он был весь – почтительность. Если я не ошибаюсь, я с ним обедал у С. В. Глинки. Так как мы с ним тогда говорили только о деле Бейлиса, то у меня не могло о самом Бонч-Бруевиче составиться никакого представления. ‹…›
Здесь, в Мариинском дворце, он встретился со мною, как старый знакомый, подчеркнуто вежливо, и заявил, что Совет народных комиссаров живо интересуется вопросом о выборах в Учредительное Собрание и желал бы выяснить себе роль Всероссийской Комиссии. Я пригласил его и спутника его – солдата – в залу, служившую чайной комнатой (рядом с аванзалой), туда же пришел Л. М. Брамсон (второй товарищ председателя), и мы приступили к беседе. Я выяснил Бонч-Бруевичу точку зрения Всероссийской Комиссии, в основе которой лежало непризнание вновь возникшей власти «Совнаркома». Бонч-Бруевич пытался начать убеждать меня в том, что власть большевиков столь же – если не более – законного происхождения, как и власть Вр. Правительства, но я отклонил этот разговор. К этому я прибавил, что сейчас предстоит совещание комиссии, на котором будет вновь обсужден вопрос о дальнейшей работе. «Могу ли я надеяться, что вы поставите меня в известность о результатах обсуждения?» Я ответил, что официально ни в какие сношения с Советом комиссия, наверно, не вступит, но ему, Бонч-Бруевичу, я готов, в виде частного разговора, если комиссия не будет против этого возражать, – сообщить о последующем решении. Он этим вполне удовольствовался. Солдат, бывший с ним, почти не принимал участия в разговоре и только раз вмешался для того, чтобы «от имени фронта» заявить о том огромном нетерпении, с которым ожидаются выборы, и о необходимости всячески им содействовать. В ответ ему было указано, что именно большевистский переворот, произведенный накануне выборов и за месяц до Учредительного Собрания, нанес огромный удар всему делу выборов и поставил под сомнение возможность их осуществления. На этом разговор кончился, и оба наших собеседника удалились.
И сразу после этого еще фрагмент:
На другой день я позвонил утром к Бонч-Бруевичу и передал ему следующее: «Прежде всего, мне поручено вам сообщить, что Всероссийская Комиссия постановила безусловно игнорировать Совет народных комиссаров, не признавать его законной властью и ни в какие отношения с ним не вступать. Этим собственно кончается официальная часть нашей с вами беседы. Частным образом, согласно данному Вам мною обещанию, могу сообщить Вам, что Комиссия постановила возобновить свои занятия, и тотчас же к ним приступила». Бонч-Бруевич горячо меня благодарил…
Тут же я должен отметить, что большевистское правительство не имело, по-видимому, ни малейшего представления ни о составе Комиссии, ни о ее функциях и, по-видимому, полагало, что Комиссия по существу руководит выборами и имеет возможность влиять на их ход и исход. Но как бы то ни было, в течение ближайших 2–3 недель Комиссия могла работать беспрепятственно…[62]
12 ноября с огромным скрипом (далеко не везде) состоялись выборы, Набоков предсказуемо прошел в Учредительное собрание, 19-го на три дня уехал в Москву, а вернувшись вечером 22-го, узнал, что, во-первых, в его отсутствие в доме был произведен обыск (вся семья уже отбыла в Крым, но кто-то из помощников-камердинеров определенно присутствовал; вскоре в дом вселилось какое-то иностранное агентство), подробности которого так и остались загадкой, а во-вторых, на следующее утро запланировано рядовое – насколько в те дни-недели что-то могло быть «рядовым» – заседание Всероссийской комиссии по выборам в Учредительное собрание, которая ранее, как мы уже знаем, заявила, что не признает власти большевистского Совета народных комиссаров и считает Октябрьский переворот незаконным. Вскоре после начала заседания явился «большевистский прапорщик», который потребовал от комиссии прекратить работу. Ему было отвечено категорическим отказом, прапорщик исчез, но вскоре появился снова и, размахивая бумагой, подписанной Лениным, арестовал всех собравшихся. Гримаса судьбы была в том, что Ленин, ненавидя конституционных демократов и видя в них главных врагов, считал комиссию «кадетской», хотя в нее входили и представители других партий.
Третий тюремный срок Набокова оказался чуть длиннее первого (когда его арестовали в студенчестве), но существенно короче второго (из-за Выборгского воззвания). Пять дней, с 23 по 27 ноября, арестованные, а их было больше десятка, но меньше 15 человек (точное число установить не удалось), провели в какой-то тесной комнатке в Смольном институте. Набоков вспоминал, что среди его сокамерников были барон Нольде, председатель комиссии Николай Авинов, другие политики и даже какие-то солдаты. Днем они содержались все вместе, а на ночь несколько человек уводили в другую камеру – вместе там было просто физически невозможно уместиться. Первые день и ночь прошли плохо во всех смыслах. Два самых старших арестанта спали на единственных кроватях, Набоков «отдыхал» на узкой деревянной лавке, другие – на полу и на столе, при этом, конечно, без белья и матрасов. Пищей арестованные были обеспечены в первый день исключительно благодаря жене Нольде, которая первая узнала о том, что всю комиссию задержали, и быстро принесла еду. Далее быт немного наладился: выдали раскладные кровати, матрасы и белье, арестантов кормили в общей столовой. Набоков писал, что они проводили время «очень весело и оживленно» – и насколько ВДН тут бравирует, сказать невозможно, поскольку судьба задержанных была совершенно неясной (и Набоков об этом пишет буквально в следующей фразе), а перспектива отправиться в «Кресты» явно никого не прельщала. В ходе допросов стало ясно, чтó явилось причиной ареста. Присяжный поверенный Красиков, допрашивавший Набокова, заявил, что они обвиняются в непризнании власти Совнаркома, что, как мы понимаем, соответствовало действительности.
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!