Хазарская охота - Арина Веста

– Успокойся, касатка, – уговаривает ее мамка, – давай солью тебе через порог на сон-угомон…

И снова тонкий свист, шепот и шелест змеиной чешуи. Скользит по постели маленькая медная змейка. Потянулась Пребрана к топорику, спрятанному под подушкой, но змейка оказалась проворнее, скользнула по руке и ужалила в грудь. Мечется Пребрана на шелковой постели; онемел язык и отнялись ноги. Корчится, обхватив руками живот. Неслышно распахнулась дверь, упал в коридор лунный луч и осветил убитых гридней. Мягко ступая, вошли четверо, подхватили беспомощную женщину, завернули в ковер и вынесли в сад. С той ночи исчезла Пребрана, но прибавилось у Аманы золотое монисто из хазарских монет.

Только осенью вернулся Радим, и встретили его черные вести: пропала молодая боярыня, должно быть, обратно на Север подалась.

Смолчал Радим, не дрогнули тонкие губы, но словно весь воздух земли в эту минуту обратился в камень. А тут Амана крутится вокруг мужа, вьется, как змея-медянка, в глаза заглядывает, на ложе зовет. Позвякивает на шее дорогое монисто, а на монетах златых прочеканено «Иосиф Благословенный царь Хазарский». В гневе перевернул Радим ложе, и звякнул об пол стальной топорик-сокол и вонзился в пол – никогда не ушла бы Пребрана без своей заговоренной секиры…

Поднял Радим топорик и, глядя в узкие змеиные очи Аманы, взвесил в ладони и примерил к ее горлу удар точный, выверенный. Лишь перед грозным сиянием стали созналась Амана, что продала соперницу купцам, торгующим с Румом и Итилем.

Свершив казнь, отер Радим край секиры плащом и отнес тело Аманы к высокому берегу Днепра. Ни теперь, ни ранее не чуял Радим своей вины перед Аманой, взятой им во вражьем стане по праву сильного, а сыновья-погодки, которых лишил он матери, всегда чужими ему казались. Лишь любимое и трепетно желанное наделял душою суровый рус, и не было места хазаринке ни в его небе, где вольно парил белый кречет, ни в дремучем лесу его души. Едва пролил он кровь матери своих сыновей, засох в заповедной белозерской чаще высокий стройный ясень. Принял на себя зеленый побратим его вину и черную кровь женщины-змеи.

На пристани узнал Радим о белой рабыне, которую взнуздали конской упряжью, чтобы принудить к покорности, и узнал имя хазарского купца, к которому попала Пребрана Белая Береза.

На следующее утро оставил он старшего сына дружине, а младших отдал мамкам и пошел к Светлому князю. Узнав о его горе, повелел Святослав изгнать из города хазарских купцов, разгромить их шатры у Жидовских ворот и смести сараи на пристани, где держали они пленников. Как кость в горле сидела ненавистная Хазария в памяти русов. Эта давняя вражда перешла им по наследству от их отцов и дедов.

Лет сорок назад, при Олеге Вещем ходили русы походом на Багдад. В Итиле они договорились с хазарским царем Вениамином о честном дележе добычи и заплатили втридорога за безопасный проход по его землям. Прошло немного времени, и русы вернулись из рейда по Закавказью с богатой добычей. Превыше всего русы ценили верность слову и выполнили все условия договора. Но хазарский царь не собирался держать свое обещание, ибо слово, данное гоям, не дорого стоит. Его гвардейцы-мусульмане внезапно решили поквитаться за разоренные за морем мечети, и царь не стал их удерживать. Усталое израненное войско не ожидало нападения, и было поголовно перебито.

– Весной двинусь я на хазар, ибо прогневили небо бесчинства этих людей, – пообещал Святослав.

– Я не могу ждать до весны, Княже!

Святослав же, не мешкая, собрал войско и отплыл вверх по Днепру. Волоком русы перебрались на Оку. Вдоль Оки, реки рыбной и судоходной, испокон века жили вятичи. Были вятичи люди леса и чтили древнего Велеса превыше Перуна. Не было у вятичей другого богатства, кроме дремучих лесов и тихой, широкой реки. Превыше всего ценили они свою свободу и даже селения их звались «слободками». Князь вятичей Буяк вывел против Святослава свою дружину в липовых кольчугах и лубяных панцирях, даже колчаны и перевязи мечей у вятичей были сплетены из бересты, ибо вятичи железо ценили втридорога.

– Мало будет чести сразить их, – сказал Чурило Святославу. – Спою им песнь прежних лет, и не прольем крови, ибо их язык – наш язык! – И гусельным напевом заворожил оба войска:

…А те, что пришли из-за моря, были воины храбрые, – пел Чурило. – Князю их, Рерику, было видение во сне: дерутся посреди гор сокол и змей о двух головах. Бьются смертельно: то сокол победит, то змей верх одержит. Взял князь боевую секиру в правую руку и убил змея. Проснувшись, поведал он свой сон дружине. И сказал старец, бывший при нем: Змей двуглавый – суть две великие реки, схваченные Змеем. Вижу – родитсявеликий воитель, вихрю подобен, будет мечом сотрясать дальние земли. Он о победе над змеем двуглавым восторжествует…

– Отныне не будете платить дань хазарам, а будете платить мне. Я враг им! – сказал Святослав.

И не было битвы. Мирно перезимовал Святослав у вятичей. И не чинили вятичи преград дружине в походе с Оки на Волгу, и многие слобожане вышли с ним.

Нападать на безоружных или не готовых к бою – считалось бесчестием, и если во время поединка враг ронял меч, русы бросали ему выпавшее оружие, и послал князь Святослав письмо Иосифу царю хазарскому: «Иду на вы».

За неделю до ледостава оставили Радим и Олисей Княжий стан, но на полпути до хазарской столицы напали на ладью с княжьим тавром буртасы и сожгли судно. От студеной воды заболел Олисей, и зима застала друзей в Белополье.

Заветный кордон Мамоныча прятался в неглубоком распадке. По дну струилась незамерзающая речка, ввиду чего за охотничьим домиком была выстроена рубленая банька. Глухо шумели столетние сосны, их Мамоныч назвал «крестницами» и каждую ласково похлопал по стволу. Сколько лет было самому Мамонычу, никто толком не знал, предполагалось, что он современник мамонту и пришел из глубины веков, вроде глухаря или того же вепря.

Время охотничьей экспедиции было рассчитано на неделю, поэтому высадив охотников, машина тотчас же ушла за новым ящиком водки, и общество потихоньку примирилось с временной трезвостью.

Заколевший от первого мороза кордон быстро нагрелся. Задышала жаром старая печь, и пошел по избе скрип, треск и игранье бревен, словно зимовье расправляло старые кости. В самоваре по-медвежьи заворчал пар. Собака Звона улеглась у печки, зализывая помятые бока и поглядывая на людей золотыми волчьими глазами.

– Засветло двинем на секача, – мурлыкал Мамоныч. – Лежки у них здесь, в чаще. Матерый, если опытен, разроет муравейник и завалится, как на перину. Тепло ему и удобно, а что мураши всем своим народом до дна вымерзнут, на это его кабаньей харе плевать. В ноябре у кабана гон. Секач в эту пору – вовсе неприступен. С осени калган у него на ребрах нарастает, вроде бронежилета. В голову метить надо, аккурат между ухом и глазом. Живучий зверь! Я одного в голову стрелил, так он, слепой уже, через весь лес борозду пропахал, пока в дерево лбом не хлопнулся.