Звериное царство - Жан-Батист Дель Амо

кишащий паразитами. Потом случается неизбежное: одна из ног, привязанных к телеге, отрывается, и крестьянин предлагает сжечь останки на месте. Они забрасывают лошадь сеном и хворостом, обвязывают лица платками, вдова льет на кучу керосин и поджигает ее. Погребальный костер горит двое суток, выбрасывая в небо столб жирного дыма.

В детстве она часто размышляла, что есть жизнь животных: неподвижного клеща, который терпеливо ждет на травинке «хозяина»; поденки с кружевными крылышками, чье существование на земле длится всего несколько часов; болотной черепахи в панцире, позеленевшем от водорослей и мхов (старики утверждают, что видели, как она греется в оголившихся корнях ив, растущих по берегам водоема).

Элеонора больше не различает месяцы и времена года. Она делает что должна, но без особого усердия: кормит птицу, наливает воду кроликам. Мать больше не отдает распоряжений. Она следит, как призрак дочери совершает привычные движения и жесты, словно боится, что та исчезнет совсем.

Солнце освещает двор фермы в ясные дни осени и весной, когда цветочная пыльца золотит рассветы.

Начинают возвращаться мужчины. Они оставили на фронте руки и ноги, оторванные снарядами, погубленные гангреной, а теперь выходят на поля и привыкают управляться одной рукой, ковыляют по земле-кормилице на одной ноге. Их жены «приручают» культи, дотрагиваются кончиками пальцев до бледных швов, превозмогая отвращение.

Слизни подточили трухлявую скамейку, на которой первыми весенними вечерами сидел покойный отец. Теперь она наполовину засыпана землей, окружена крапивой и одуванчиками.

Однажды утром, в конце мая 1917 года, Элеонора останавливается взглянуть на останки скамьи. Прогнившая черная доска торчит из травы. Девушка берется за край, тянет и выламывает ее. В открывшейся яме, на том месте, которое составляло для фермера с дочерью целый мир, копошатся мокрицы и сколопендры, а между бледно-зелеными корешками сверкают полупрозрачные яйца улиток. Пахнет плесенью и грибницей. На мгновение Элеоноре чудится аромат отцовского трубочного табака. Нет, это тянет дымом с соседней фермы. Она больше не маленькая девочка, сидевшая на скамейке рядом с любимым папочкой и прижимавшаяся к его большому измученному телу. Элеонора не может поручиться за свою голову и не взялась бы пересказать события, случившиеся после смерти отца. В нее как будто вселилась чужая память. Она живет, таща за собой чьи-то – чьи? – воспоминания. Перед мысленным взором всплывают картины, и разум хочет, чтобы они неопровержимо подтверждали реальность прошедшего. Увы, все так хрупко, что начинает расслаиваться, испаряться, подобно сну или миражу, стоит попытаться уточнить контуры. Может, никакой маленькой девочки не было? Или она все тот же тощий угрюмый подросток, перетаскивающий себя из одного дня в другой, ничем не отличающийся от предыдущего?

Элеонора несет доску к задней стене фермы, что было сил швыряет ее в заросли и вслушивается в шуршание высокой травы. Вдалеке, по дороге, ведущей к ферме, едет машина. Дневной павлиний глаз[43] порхает над одуванчиками, а ветер играет его усиками. Бледные тени облаков гоняются друг за другом по земле. На конек крыши приземлилась ворона и раскаркалась, как безумная пророчица. Элеонора оборачивается, вытирает ладонь о юбку, идет вдоль глухой стены. В огороде фермерша обрезает увядшую ботву. Маленькая темная фигурка во вдовьем платке наделена хрупким изяществом, неожиданным в старой женщине, которую мучат боли в суставах. Дочь несколько секунд смотрит на мать, заворачивает за угол, направляется к дому и вдруг замечает мужчину. Солнце слепит глаза, и она приставляет ладонь козырьком ко лбу, чтобы яснее разглядеть силуэт в облаке пыли. Человек поворачивается, смотрит на мирный двор. Он в чистой форме и голубой шерстяной шинели, застегнутой до самого воротника френча. У ног стоит небольшая, явно легкая укладка. Его вогнутый силуэт отражается в вороньем глазу. Офицер, Элеонора, окружающий мир застыли. Время больше не агонизирует, этим ранним утром оно готово снова отправиться в путь. Наконец мужчина делает несколько шагов, солнечные лучи освещают его, и сердце Элеоноры взрывается. Как она его узнала? Как назвала заветным именем этого человека с «заштопанным» лицом, больше похожим на примитивную варварскую маску? У нее внутри разливается что-то густое и холодное, наверное, так бывает при ударе.

Марсель хватает ее за руку, прижимает к себе. До войны у него было детское лицо, теперь он и на человека-то не похож. Рыжая борода наполовину закрывает щеки, но левая сторона состоит из нагромождения келоидных рубцов, гладких и лаково-блестящих, обесцвеченных и вздувшихся. Развороченная скула стала впадиной под слепым глазом – пустой глазницей, накрытой пришитым веком. Щеку перечеркивает шрам, спускающийся на подбородок и шею. Он прерывисто дышит, угол рта судорожно дергается, когда из горла Элеоноры вырывается стон, гортанная жалоба, хриплый болезненный крик. Марсель вдавливает ее лицо в воротник шинели. Аромат сена, животных, женского пота перебивает смешанные запахи эфира, морфия, камфорного масла, холодного пепла и водки.

Вдова оставила нож на грядке, бросила увядшую зелень, и ветер разносит ее по двору фермы.

Марсель целует Элеонору в голову, вдыхает запах ее волос, замечает седую прядь. Солнце, проглянувшее между тучами, освещает его лицо с одним черным глазом.

Она ни о чем не спрашивает. Не пытается выяснить, как он вернулся с того света, потому что сама воскресла, ожила, когда почувствовала его руки у себя на плечах. Элеонора никогда не видела ничего ужаснее лица Марселя. Она успела забыть его черты, но сохранила ощущение если не красоты, то нежности. Война все уничтожила…

– Не хочу, чтобы ты на меня смотрела, – говорит он.

Элеонора отводит глаза. Отныне она если и взглянет на Марселя, то лишь украдкой. И увидит чудовищное веко-заплатку над пустотой, дырой. Она забудет о потерянном глазе, но не о тех невыразимых словами вещах, которые каждую ночь гонят его прочь из постели.

Ей кажется, что Марсель вернулся к ней, но пока не знает, что́ потеряла. На голове у него шляпа с широкими полями, она защищает его от чужих взглядов, а бледные шрамы – от солнца.

Они идут к дому. Марсель поворачивает голову к вдове, и Элеонора замечает, что кожа изуродованной половины лица движется по собственным законам. Изменились походка и манера держаться. Он принимает позы, скрывающие его от посторонних, уходит в тень, с которой научился сливаться. Переступив порог, Марсель мгновенно уклоняется от проникающего в комнату света, кладет вещи на лавку и направляется в свою бывшую комнату, из которой вдова устроила зимний дровяной склад. Элеонора потерянно стоит у него за спиной.

Марсель снимает френч, закатывает рукава рубашки и начинает таскать поленья в сарай. А вдова так и стоит в огороде, не решаясь присоединиться к ним.

Марсель ставит