Вместе и врозь - Анатолий Маркович Маркуша

день старая сотня превратилась в новую десятку, я был в командировке. Мне еле-еле хватило шестисот семидесяти старых рублей, чтобы купить билет в общем вагоне и голодным доехать до дому.

Как мне сказала тогда кассирша на железнодорожном вокзале:

— У всех нынче финзатруд. Были-были денежки — и нету.

А я в это время рылся по карманам, наскребывая последние три рубля, превратившиеся в тридцать копеек…

23

Самарский перехватил меня в коридоре.

— Слушай, это тебя касается. Захожу вчера к Валенчусу, а он с кем-то из министерства разговаривает. Я так понимаю, ругается. И как будто бы из-за тебя… За точность не ручаюсь, но, насколько я сумел установить, они, — Самарский ткнул пальцем вверх, — хотят тебя прижучить, а Валенчус — сопротивляется… Чего ж ты молчишь?

— А что я должен говорить?

— Не знаю, что именно ты должен говорить, но как-то надо на такую информацию реагировать?!

— У меня с детства пониженная эмоциональность. И потом я не люблю новостей, подслушанных под чужими дверьми…

— Это ты зря! Я в кабинете был и просто случайно услышал! Понятно?

— Не очень понятно. Но к сведению принимаю. Вы чего ждете? Благодарности? Благодарности не будет.

— Странный ты все-таки человек, — сказал Самарский, — к тебе всей душой, с полной откровенностью, а ты… — Дальше я слушать не стал, мне было пора на вылет.

Леся — Клаве

Здравствуй, Клава. Даже и не знаю, что ответить на твое последнее письмо. По-моему, ты просто не понимаешь, чего натворила. Это ж надо было додуматься — пойти к начальству!.. Ну а если когда-нибудь от кого-нибудь случайно он узнает, что ты сама пошла и заложила его, предала… неужели ты думаешь, он простит такое?.. Нет, может, я чего-то не так понимаю — ты умнее меня и училась больше, и вообще — только за такое убить и то мало. Скажу откровенно: будь я на его месте и узнай, что моя законная жена, подруга жизни и боевой спутник, такой номер отколола и мне по ее милости больше не летать, честное слово даю, я б тебя собственными руками придушила. И пусть потом сидеть хоть до конца жизни!..

Но я не он. И подруга моя — ты. Поэтому запомни: молчи! Никому ни слова. Если до него что-нибудь дойдет, отказывайся. Клянись чем хочешь, хоть жизнью детей, хоть своей жизнью, что нигде не была, никому слова не говорила и вообще ничего не знаешь. И уж если на этот раз ты меня не послушаешь, так и знай — конец тебе! Во всяком случае, конец твоей хорошей жизни.

Письмо прочтешь и сразу же изорви.

Ох, Клавка-Клавка, жалко мне тебя. Сразу, как что прояснится, напиши. Если надо будет, брошу все и Федюшку, своего красавчика придурошного, и приеду. Леся.

Вечером неожиданно приехал Коля Анов. Мы не виделись с похорон Пахомова, и, признаться, Коли в этот день я вовсе не ждал.

Странно — раньше мы очень дружили, были, что называется, не-разлей-вода, а потом с годами, особенно после того, как Коля сошел с летной работы, как-то разошлись и встречались все реже и реже. Мы не ссорились, между нами не пробегала никакая кошка, видно, ослабло магнитное поле, уменьшилось притяжение…

Коля приехал с коньяком для меня, с конфетами для Клавы и плюшевым медведем для Тины (ему казалось, что Тина все еще девчушка с косичками). Коля вошел шумно, как входил только он, охлопал меня по спине и плечам, облобызал Клаву. Он был, видать, в наилучшем расположении духа и сразу ударился в воспоминания.

— Слушай, а это все-таки неправильно, точно говорю, неправильно, что мы, однополчане, старые фронтовики, почти никогда не видимся. Или плохие ребята у нас в полку были? Нет, я серьезно, почему в других частях традиция — и праздники полковые справляют, и встречи организуют, и вообще? А мы, как разлетелись после войны, так все — привет, Вася, и никаких контактов!..

— Ты хочешь создать организационный комитет ветеранов? — спросил я.

— Вот ты сразу в иронию, но почему? А? Почему? Недавно в журнале "Авиация и космонавтика" я фотографию Вали Бойко видел. Помнишь Вальку? Генерал-лейтенант авиации. Заслуженный летчик! Неужели тебе не интересно с ним повидаться?

— Интересно, — сказал я. — Он училищем командует. Кстати, тем самым, что я когда-то закончил. Месяца два назад я летал к нему на теоретическую конференцию. Валя — мужик что надо! Сто кило с хвостиком, а еще летает. Правда, в кабину трудновато ему затискиваться, но уж как залезет, так дает!..

Странно, Анова мои слова огорчили.

— Любопытно получается, — сказал он, — ты, значит, Вальку видел, а я не в курсе?..

— Чего ж тут такого, Коля? Ну, пришлось мне в его училище слетать, по делам службы ведь…

— Вот-вот, по делам службы! Про то и речь — у тебя и дела и служба…

В это время Клава позвала к столу. Разговор перескочил на новую волну, и больше ни к фронтовым воспоминаниям, ни к товарищам минувших лет не возвращался.

После третьей или четвертой рюмки Коля спросил:

— Слушай, а почему ты, пижон, только чокаешься, а не пьешь?

— Завтра с утра полеты, — сказал я.

— Полеты? Ясно… И не надоело еще?

— Пока нет.

Тут в разговор вмешалась Клава. И решительно отвела Колю от затронутой темы. Пожалуй, даже слишком решительно, тем более что он и не сопротивлялся. Неожиданно Коля спросил:

— Слушайте, а что у вас тут за докторша, вдова Вера Степановна проживает? А?

Клава подозрительно поглядела на Колю и сразу отвела глаза. "Интересно, что Клава может знать? Что-то знает", — подумал я и заторопился ответить Анову:

— Ничего докторша, даже очень ничего — и собой хороша, и умишком не обижена, и в медицине толк знает…

— И очень мужиков уважает, — сказала Клава.

— Всех подряд? — без улыбки спросил Коля.

— Не всех, — почему-то разозлившись, сказал я, — только выдающихся: во-первых, с высокими моральными качествами, во-вторых, с размахом…

— А тебе это откуда известно? — поинтересовалась Клава. — Говоришь как отвергнутый соискатель.

"Вот черт! — подумал я. — Один — ноль в ее пользу", — и теперь уже сам постарался перевести разговор на другую тему…

Коля просидел у нас долго. Ушел пьяненький, умиротворенный и уже в дверях сообщил:

— Решено! Атакую и преследую…

— Чего-чего? — не поняла Клава.

— Не чего, а кого! Веру Степановну. Она — одна, и я — один… А? Не советуете или благословляете?

— Не сердись, Коля, — сказала Клава, — но я к тебе слишком хорошо отношусь, чтобы благословлять, я бы на твоем месте сначала хорошенько подумала.

— А ты? — спросил Коля, глядя мне в глаза.