Плохие мальчики не влюбляются - Эля Пылаева

— Ну кое-что может и вычитал. Но причина не там.

— Что тебе надо-то от меня, а? — сонно сползает ниже. — Не пойму…

Если бы я знал сам. На поцелуе мои мысли обрываются. Потому что этот наивняк нельзя подставлять. Она же в игре…

Ее веки смыкаются. В порыве, веду подушечками пальцев по лицу, разворачивая ее к себе.

— Ты что делаешь? — хмуро.

Глажу пальцем по губам. Шепчу ей: «испачкала». Медленно моргая, облизывает губу, касаясь нечаянно моего пальца.

И так надсадно стучащее мое сердце окончательно срывается в истерику. Закрываю глаза, с большим трудом отпуская ее.

— Пить хочешь?

— Аха…

Сбегаю нахрен! Умываюсь на кухне в раковине ледяной водой.

Ловлю свой взгляд в отражении.

Зачем ты ее туда уложил?

Да… Просто так!

Забираю из холодильника пару бутылок.

— Рафи, вы не засиделись? — пересекаюсь в гостиной с Серафимой.

— Фильм досматриваем.

— Зоя Леонидовна может позвонить в полицию. Дине, наверное, нужно отправить ей смс, что все в порядке.

Киваю. Наверное. Да только Царева без телефона. Сказала, что его маман отняла. Вот пусть теперь страдает от неизвестности эта неприятная женщина!

Поднимаюсь по лестнице. А до конца фильма минут пятнадцать всего… Давай, ты уснешь Динка, а? Не хочу отпускать.

Не собираюсь разводить ее на горячее или как-то пользоваться ситуацией. Но и отпустить не могу, меня крутит от этой мысли.

Засыпай…

Спи…

Давай…

Ну, пожалуйста!

Мне просто нужно немного тебя рядом.

Медленно приоткрываю дверь.

Спит!

Закрываю пледом, ложусь рядом и обняв досматриваю фильм. А девочка в конце умирает. Да. Конечно же. И парня колбасит. А чувствую эту всю хрень почему-то я!

За каким чертом, спрашивается, я выбрал этот фильм?

«Ты на что-то намекаешь? — мысленно обращаюсь вверх. — Динка-то тут не при чем, верно? И вообще, ты же меня любишь, правда?».

Обнимаю Динку, целую в волосы. Закрывая глаза, дышу ее запахом, пытаясь пропитаться им и запомнить. Зачем? Не знаю… Жизнь — внезапная штука. Вдруг больше не увидимся. Она говорила, что ее увезут… Что-то мучительное и тяжелое вращается от этой мысли у меня в груди. Беспомощное. Болезненное. Тоскливое. Новое.

Жесть…

Дина

Спиться мне крепко и сладко. Я словно в теплом, мягком коконе. И даже не болит поясница, как обычно под утро.

Дома и в интернате я сплю на жестком. В школе для меня тоже попросили максимально жесткий матрас. Это важно для осанки. И спать нужно только на спине. Я уже привыкла…

Но сейчас все иначе. И я не могу проснуться, хотя тревога нарастает, навевая мне какие-то неприятные сны. Мне снятся ножницы и как я режу свои волосы. Это давно уже не колбасит меня. Я рада, что прожила это. Зато все мои комплексы по несуразной внешности испарились сразу же, как они отросли. Я стала красива для себя априори!

Но почему-то снится. Почему?

Втягиваю знакомый приятный запах. От него становится еще горячее и уютнее. Так пахнет… Мерзавец!

Вздрогнув, распахиваю глаза. Боги…

Чувствую спиной его тело. И равномерное дыхание мне в ухо. По спине идут мурашки, разбегаясь в разные стороны на затылке. Его ладонь лежит у меня на животе под футболкой. Мой живот вибрирует под этой ладонью так, словно там снова пытаются родиться жестоко передавленные мной бабочки.

Зашибись…

Шокированно смотрю в темноту. Как я могла вырубиться при нем? Это ж тоже самое что повернуться спиной к хищнику. Даже, если ластится сейчас, через минуту может загрызть. В случае Дагера — выкинуть что-нибудь уничижительное или унизительное для меня.

Тихонько выбираюсь из его рук. Быстренько и бесшумно переодеваюсь в темноте в еще немного сыроватые вещи. Аккуратно складываю его футболку и штаны стопкой на край кровати.

Мои кроссовки внизу, в их столовой, у дверей, через которые мы зашли.

Я крадусь по лестнице вниз.

Только бы не нарваться на Серафиму Давидовну! Я умру, блин, от неловкости. Что она подумает?

Мне не так противно, что она подумает обо мне плохо, как то, что это может быть ей неприятно. Что она пригласила меня на ужин, а я как…

Мне бы не хотелось этого.

Дагер! Гад. Мог бы просто разбудить. Нет, надо обязательно поставить меня в неловкое положение.

В столовой все еще горит свет и тихо играет симфония. Замечательно! Попробую незаметно слинять. Но как только я захожу туда, то понимаю, что горит не все еще, а уже.

Бабушка с дедушкой Рафаэля пьют чай. И за окном уже рассвет, просто в комнате, видимо, были плотно зашторены окна.

Застываю.

Удивленно оглядывая меня, ставят синхронно чашечки на блюдца.

— Доброе утро, Дина, — строго смотрит на меня Марк Давидович.

— Здравствуйте, — горько вздыхаю я.

Ну вот, теперь будут думать про меня всякие гадости.

— Простите. Я нечаянно уснула. Можно, я выйду?

— Быть может, ты выпьешь с нами чай? — растерянно предлагает Серафима Давидовна.

Ага. И подожгу стул, сгорев от стыда.

— Спасибо… — отрицательно кручу головой. — Я лучше пойду.

— Пожалуйста, — открывает мне двери дедушка Рафа.

Мне кажется, я не иду, а плыву в сгустившемся ощущении осуждения. Каждый шаг дается мне с трудом. И с облегчением, наконец, выхожу на улицу. В лицо бьет порыв холодного ветра.

Зачем он так сделал?!

Ну, а что ты ждала от Дагера? Тактичности? Наивно… Когда его волновали чужие чувства?

Ему захотелось по какой-то причине провести со мной время, он это сделал. Причина мне не ясна. Он же объясняться не спешит. Было весело! Но обольщаться не стоит.

Это здравая мысль. Но мне так тоскливо от нее, что хочется повыть. Дура! Дура и есть… Не сметь очаровываться!

Но он же мог измениться? А зачем ему это — меняться. Ему и так ни хреново живется.

Он сказал — что сожалеет, что тогда сделал так. Разве не искренне сказал? Может и искренне. А может и какой-то целью.

Нянчится, вон, с тобой.

Но зачем ведь не говорит. Мутно это все!

Это же Дагер, ну! Уговариваю себя. И с каждым доводом мне все хреновее и хреновее.