Флэш по-королевски - Джордж Макдональд Фрейзер

— Превосходно, — заявляет Руди, немного отходя от меня. — Могу я выразить вашему высочеству восхищение его наружностью?

— Да брось ты, чтоб тебя! Уж если вы хотите, чтобы я сыграл эту чертову роль, так хоть избавьте меня от своих бесконечных ужимок. Я ведь пленник — разве не так? Этого недостаточно?

Он помолчал с минуту, а потом говорит тем же самым тоном:

— Могу я выразить вашему высочеству восхищение его наружностью?

Я глядел на него и едва сдерживался, чтобы не заехать кулаком по этой безмятежной физиономии. Но он спокойно выдержал мой взгляд, и мне оставалось лишь сказать:

— Ну ладно. Раз иначе нельзя — то извольте.

— Очень хорошо, ваше высочество, — на полном серьезе говорит он. — Могу ли я покорнейше предложить спуститься к завтраку? Мне сдается, Шенхаузен навевает зверский аппетит — свежий воздух виноват, разумеется. Вы согласны, Крафтштайн?

Есть мне не хотелось, зато Руди навалился на еду от души, беззаботно болтая о том и о сем. Его обращение со мной являло очаровательную смесь фамильярности и уважения, и если бы кто-то видел нас в тот момент, ни за что не заподозрил бы, что все это спектакль. Актер он был превосходный. Его поведение могло внушить мне мысль о собственном идиотизме, не будь я так зациклен на своих несчастьях. Подспудно я понимал, что во всех поступках Руди прослеживается определенная метода. Крафтштайн просто кивал головой и глотал, но когда один-единственный раз обратился ко мне, то тоже поименовал меня «высочеством».

Когда мы почти закончили, вошел Бисмарк. И хотя сей джентльмен был не из любителей гадать шарады, при виде меня он сразу озадачился, на мгновенье застыв на пороге. Потом медленно вошел в комнату, разглядывая мое лицо, обошел вокруг, и еще с минуту изучал меня самым внимательным образом.

— Сходство просто поразительно, — говорит он наконец. — Это настоящий Карл-Густав.

— В этом и пытаются убедить меня ваши друзья, — буркнул я.

— Замечательно. Но еще не идеально. Остаются две небольшие детали.

— Что такое? — говорит Руди.

— Шрамы. По одному с каждой стороны: левый прямо над ухом, правый — дюймом ниже и идущий вертикально вниз — вот так.

И он провел пальцем по моей свежевыбритой щеке. От прикосновения у меня мурашки побежали по коже.

— О небо, вы правы, — говорит Руди. — Совсем забыл. Как мы это устроим?

При виде ледяной усмешки Бисмарка внутри у меня все похолодело.

— Хирургическим путем? Можно. Не сомневаюсь в способностях Крафтштайна искусно орудовать бритвой…

— Я не позволю вам уродовать мою бедную голову, ублюдки! — возопил я и попытался вскочить со стула, но могучая рука Крафтштайна вернула меня на место. Я вопил и отбивался, но он сдавил своей лапищей мои челюсти и сдавливал до тех пор, пока боль не заставила меня подчиниться.

— Так-то лучше, — говорит Бисмарк. — Шрамы должны быть получены естественным путем — при помощи шлагера. Для де Готе это не составит труда. — Потом добавляет, с иронией глядя на меня: — Заодно я смогу уплатить небольшой должок нашему приятелю Флэшмену.

— Ага, — задумчиво протянул Руди. — Но сумеет ли де Готе расставить их точно — они же должны оказаться именно там, где нужно. Какой смысл ставить ему метку там, где у Карла-Густава пусто?

— Я всецело уверен в де Готе, — заявляет Бисмарк. — Саблей он мухе крылья на лету срежет.

Я в ужасе прислушивался к разговору: эти два монстра преспокойно обсуждают вопрос, как лучше изуродовать мне голову. Уж если я чего и не выношу, так это боли, и одна мысль о впивающейся в кожу холодной стали едва не заставила меня упасть в обморок. Стоило Крафтштайну убрать руку, как я снова разразился воплями: Бисмарк некоторое время слушал, потом говорит:

— Утихомирь его, Крафтштайн.

Гигант ухватил меня за шкирку, и нестерпимая боль пронзила мне спину и плечи. Он, видно, пережал какой-то нерв, я заверещал и затрепыхался в его тисках.

— Он может задавить вас до смерти, — говорит Бисмарк. — Встаньте и прекратите вести себя как старая баба. Пара порезов от шлагера не убьет вас. Каждый молодой немец гордится, получив такой; а глоток пунша из «почетного блюдца» быстро поставит вас на ноги.

— Бога ради! — не выдержал я. — Ведь я согласен делать все, что вы хотите, но это ужасно! Я не хочу…

— Вам придется, — отвечает Бисмарк. — У принца Карла-Густава есть два дуэльных шрама, полученных им в бытность студентом в Гейдельберге. Не может быть и Речи, чтобы вы стали выдавать себя за него без шрамов. Сверен, — продолжает он с мерзкой улыбкой, — что де Готе сделает все по возможности безболезненно. Но если они-таки будут немного докучать вам, то можете утешить себя мыслью, что это лишь расплата за аванс, полученный благодаря вашему драгоценному дружку мистеру Галли. Припоминаете тот случай?

Еще бы не припоминать, и это меня совсем не утешало. Значит, теперь волк решил скинуть овечью шкуру, и, если я буду сопротивляться, Крафтштайн попросту разорвет меня на куски голыми руками. Оставалось только смириться, и мы спустились в большой зал рядом с внутренним двориком. На стенах там были развешаны маски и рапиры, а на полу начерчены мелом линии, как в фехтовальной школе.

— Наш гимнасий, — объявляет Бисмарк. — За время нашей подготовки вам предстоит провести здесь немало времени: насколько я могу судить, вы тяжелее принца на пару фунтов. Возможно, уже этим утром мы сможем частично избавить вас от лишнего веса.

Слышать это от человека, у которого жир свисал над воротником словно сосиска, было курьезно, но я был слишком поглощен своими страхами, чтобы веселиться. Появился де Готе, сейчас еще более напомнивший мне змею, чем прошлым вечером, а когда Бисмарк объяснил, что от него требуется, у мерзавца буквально потекли слюнки.

— Нужна ювелирная точность, — говорит Бисмарк. — Взгляните. — Он встал напротив меня, достал из кармана миниатюру, которую показывал мне ночью, посмотрел на нее, потом на меня и нахмурился. — Смотрите, как они идут: вот так и так. Дайте карандаш. — И к вящему моему ужасу он взял поданный ему Крафтштайном толстый карандаш и стал тщательно наносить на мою кожу места будущих шрамов.

Это грубое прикосновение словно выбило затычку из моего рта, и меня чуть не вырвало прямо на него. Он стоял передо мной, буквально нос к носу, негромко насвистывая, и преспокойно рисовал на моей дрожащей плоти, как будто на доске. Я дернулся, он рявкнул на меня, и мне пришлось замереть: думаю, что ни одно сотворенное человеком зверство, ни один пережитый мной ужас не может сравниться с этой хладнокровной, циничной разметкой моей шкуры под удар де Готе. Сказать тут можно только одно — немцы. И если вы не поняли, о чем я, возблагодарите за это Господа.

Наконец все было сделано, и Крафтштайн стал снаряжать нас перед поединком на шлагерах. Тогда мне это казалось ужасным, но сейчас, глядя на пережитое с безопасной высоты времени, я расцениваю все как в высшей степени детскую забаву. Хотя немцы ревностно стараются заполучить шрамы, дабы показать всем, какие они мужественные, на самом деле их очень заботит, как не заработать при этом серьезных ран. Крафтштайн надел нам на затылки стальные шапочки — впереди с них спускалась пластина, защищающая глаза и нос. Вокруг шеи наматывается плотный галстук из войлока. Затем идет стеганая кираса, прикрывающая тело, с фартучком, закрывающим причиндалы, на правую руку надевается войлочная повязка от кисти до плеча. К моменту, когда меня снарядили полностью, я чувствовал себя как раздувшийся от водянки Панталоне: было так смешно, что я едва не забыл про свои страхи.