История моей смерти - Антон Дубинин

— А я — никудышный рыцарь. Самый никудышный на свете! Проиграл Божий Суд, ты подумай… Притом, что был прав… Тоже мне, рыцарь Мердок…

— А я, а я… Позволил тебе биться! А должен был сам…

— А я думал, ты меня бросил. И еще — я впал в уныние…

— А я тебя оставил во время поединка! Если бы я был там, видел бы сам, что ты не умер…

— И тебя убили бы вместе со мной, как Овейна! Нет уж, это я виноват…

— Довольно, что ли, самобичеванья, — перебил нас от порога новый голос — громкий и слегка насмешливый. Мы как по команде подпрыгнули, глядя туда. Это вернулся Робин — черный силуэт на фоне темно-синего проема двери; узнать его можно было по длинной спутанной гриве волос. Интересно, давно ли он там стоит и слушает, подумал я невольно — ведь мы так увлеклись друг другом, что не заметили бы целой неприятельской армии.

— Мастер Робин? (все-таки приросло само собой почтительное обращение, заметил я уже пост-фактум.)

— Всегда к вашим услугам. И вот что я вам скажу, леди и сэры, — он длинными шагами пересек комнатку и поставил одну ногу на край холодного очага. Робин был изрядно выше меня и чуть-чуть — повыше моего брата. Я подумал, что он, наверное, очень сильный. — Хватит говорить о том, кто и чего не сделал. Что вам сейчас нужно — это хороший военный совет.

И тут Мария сделала то, чего от нее никто не ожидал. Мы с Реем приоткрыли рты от изумления, когда она вспрыгнула на ноги и поцеловала разбойника Робина в небритую щеку.

— Ладно, решено, — он заправил за уши длиннющие лохматые пряди и улыбнулся. Я никогда еще не видел у него такого выражения — вместо обычной приветливо-скептической ухмылочки. То, что лежало в уголках его рта и в глазах… Наверное, это и есть надежда. Но странная, злая какая-то. — Вместе и поедем.

— То есть как? — мой брат укусил грязноватый ноготь — стало быть, заволновался. Мы сидели на третьем за последние три дня военном совете за столом в большом шалаше, в лагере Робина — не том, что с кельей, а новом, незнакомом мне. Этот стан располагался южнее прежних, где лиственный лес богато разбавляли сосны. Сейчас мы находились ближе к Замку Башни, чем к нашему. Вечерело, слегка болел живот от недожаренного мяса. И Робин, атаман разбойников, только что сообщил нам, что едет с нами к королевскому двору.

— Да вот так, — он чуть прищурился, как будто оскорбившись на удивление Рейнарда. — Могут у меня быть дела при дворе, как вы думаете? Хотя я и бастард.

— Ни в коем случае не хотим вас обидеть, — горячо заверила Мария. Она, дочь барона, тоже принимала участие в наших советах — с нами наравне; и ее мысли, признаюсь, порой бывали более дельными, чем мои или Реевские. — Ну подумаешь, бастард… Я читала, что королевская династия однажды прервалась, и что бы мы тогда делали без бастарда государя Альберта Первого? Он, между прочим, стал королем Отоном Великим и загнал северных варваров далеко за горы, вот так! Дело совсем не в том, в законном ли вы родились браке, Робин. Просто… ведь вы же…

— Разбойник, — в лоб высказался Рейнард, простая душа. — Думаете, король вас примет так просто… среди своих рыцарей?

Лицо Робина на миг свела тоскливая судорога. Кого-то он мне опять очень напомнил. Но это так быстро кончилось, что я не успел понять — кого именно.

— С этим я как-нибудь разберусь. Помнится, король обещал за разбойников Опасного Леса награду? Получу ли я свои золотые, если выдам ему самого их атамана?

Я открыл было рот, чтобы спросить — но тут Мария так пнула меня под столом, что речь осталась не родившейся. Я вместо того прочистил горло и сказал:

— М… Гм… Значит, поедем вчетвером. Когда, по-вашему, надобно выезжать?

За две недели жизни с разбойниками я окреп и почти совсем выздоровел. Лысый старичок усердно поил меня травяными отварами, работы мне не поручали никакой — самое трудное, что мне встречалось, это переезды с одного места на другое. Я отъедался за двоих, и теперь при купании смотрел на свои торчащие ребра уже без прежнего ужаса — их слегка прикрыла новая плоть. В остальное время я лежал — обычно в шалаше или землянке, принадлежавшей атаману, или сидел в холодке и думал о своем, глядя на качающиеся зеленые ветви. Такие красивые… Так давно я не видел зеленых ветвей… Даже не так давно — всего месяц какой-то; но за этот месяц я успел понять, какие же они прекрасные, деревья. Я теперь замечал много такого, на что раньше не удосуживался посмотреть как следует. Например, что у платанов молодые листья — толстые и лоснящиеся, а старые — тоньше, и все в прожилках, как рука старика. Или что у молодых елочек на концах ветвей появляются и почти что на глазах растут крохотные зеленые шишки. А еще я видел совсем вблизи соловья — и в первый раз рассмотрел, какие у него бурые короткие перышки, и как на горле у него двигается маленький кадычок, когда он выводит особо сложную руладу. Должно быть, Господь подарил мне эти две недели тишины, чтобы я научился смотреть. Чтобы я все очень хорошо запомнил.

Голова еще кружилась, когда я резко вставал с места, но ходить я уже мог подолгу, не останавливаясь отдохнуть. Руки у меня загорели, и толстые шрамы выделялись яркими полосками. Часто компанию мне составляла Мария — когда не была занята стиркой или готовкой. А я вовсе не работал, чего к концу первой седмицы начал даже слегка стесняться. По ночам рядом со мною спал мой брат. Робин любезно делил свое ложе с нами обоими, а Мария спала отдельно, с женщинами; и я иногда просыпался от ровного дыхания Рейнарда и лежал в душной темноте, в разбойничьей землянке, слушая, как дышит мой живой брат. Так я узнал еще одно счастье — видеть живыми своих близких. Хочешь — даже потрогай рукой, вот он лежит, теплый такой, малость грязный. Всхрапывает во сне. Живой, просто поверить невозможно, до чего это хорошо!

Странно: во дни, когда я был бароном, я все время страдал от чего-нибудь — от неразделенной любви, ревности, недостатка денег или славы — и, конечно же, всегда от зависти. А теперь, все потеряв, я вдруг получил взамен внутреннюю тишину. Покой. Да, счастье.

Я не смел надеяться или расспрашивать, но и сам видел, что вокруг все меняется. За те дни, как я жил среди разбойников — правильнее будет назвать их людьми Робина — не ограбили ровным счетом ни-ко-го. Атаман по-прежнему раздавал поручения, каждое утро занимал всех работой и рассылал в разные стороны; но ни разу, насколько я видел, никто не возвращался с добычей. Исключая зверюшек из силков и дичь, добытую на охоте. Один раз я слышал, как разговаривали меж собой двое разбойников — Роб, по прозвищу Бычий Хвост, и еще один, здоровенный, которого я не знал по имени. Оба они были не из наших с Рейнардом виллан — из прежней еще, Робиновой шайки.

Я лежал в шалаше и дремал, а они меня не разглядели сквозь ветки и думали, что говорят наедине. Собственно, они роптали — и этим самым ропотом меня разбудили. И были они не слишком-то добры, так что я счел за лучшее не высовывать носа и притвориться, что меня тут нету. Шалаш пустой, пустее не бывает. И вы бы поступили так же, сэры, если бы услышали у себя над самым ухом: