Гавана. Столица парадоксов - Марк Курлански

Ритмы сона захватили повседневную жизнь Гаваны. Уличные продавцы, прегонтеро, зазывали клиентов в ритмах сона. Их своеобразные «частушки» превратились в особый жанр песен, так называемый сон-прегон. Кубинский баск Мойсес Симонс написал песню El Manisero на основе зазываний продавцов арахиса, одних из самых популярных уличных торговцев в Гаване.

Впервые El Manisero была записана в 1928 году студией Columbia Records в исполнении Риты Монтанер, и, хотя с тех пор было сделано по меньшей мере 160 вариантов этой песни, никто не исполнил ее лучше, чем Рита. Есть и видеозапись, где она поет эту песню. Mani, mani, mani, — выводит певица, удерживая ноты в течение четырех полных тактов, и все это время ее чуть поднятое к небу лицо выражает нечто среднее между мольбой и величайшим счастьем. Если вы, как многие поклонники творчества Монтанер, не понимаете по-испански, по ее голосу и лицу вы можете подумать, что в этой песне поется о чем-то более возвышенном, нежели торговля арахисом. А она быстрым стаккато, напоминающим мягкие постукивания по коже бонго, выводит: Si te quieres por el pico divertir, cómprame un cucuruchito de mani. «Арахис, арахис, арахис… побалуй себя, купи у меня кулечек арахиса». И всё. Но Рита Монтанер и пела, и выглядела так, словно влюблена. Возможно, в Гавану.

Громким хитом оказалась запись El Manisero, сделанная в 1930 году студией Victor Records при участии Дона Аспиасу и его Havana Casino Orchestra. На саксофоне играл Марио Бауса. Тот самый Бауса, гаванец, создавший афро-кубинский джаз, который изменил облик всего нью-йоркского джаза.

Запись Аспиасу стала первой пластинкой кубинской музыки, перевалившей за миллион проданных экземпляров. Очевидно, продюсерам не понравились ни термин сон-прегон, указанный в сборнике гаванских песен, ни даже просто «сон» — они назвали этот стиль «румбой». Раньше этого слова не существовало, если только это не искаженное rumba (чувственный парный танец, созданный чернокожими гаванцами в 1860-х из обрывков воспоминаний о традиционном африканском танце). Естественно, что El Manisero — это нечто другое. Но слово прижилось, и с тех пор эту типичную гаванскую музыку по всему миру стали называть румбой, и мало кто за пределами Кубы знает правильный термин — «сон».

* * *

Один кубинский антрополог как-то раз сказал мне, что если какой-нибудь нетерпеливый гаванец барабанит пальцами по столу или прилавку, то он обязательно будет выстукивать сон. Мне не удалось это проверить, но я замечал, что люди в Гаване ходят в ритмах сона.

Анаис Нин, парижанка и дочь кубинца, отметила в своем дневнике в 1922 году, что, когда ей было всего девятнадцать и сон только начинал завоевывать Гавану, у местных мужчин и женщин была особая походка:

Если вам доведется услышать сон на гаванской улице, что бывает достаточно часто, взгляните на прохожих, и вы увидите, насколько безупречны они в своей походке.

* * *

Жители Гаваны говорят не так, как все остальные испаноговорящие. Причина тому — влияние африканских языков. Долгое время большинство кубинских экспертов в этом вопросе отрицали африканскую природу гаванского диалекта. Интеллектуальный класс, в большинстве своем белый, был склонен воспринимать африканское наследие просто как досадные девиации кубинской культуры. Поклонники белой музыки (гуахиры или криольи — баллады в стиле кантри в медленном ритме 6/8), как правило, считали бодрый сон вырождением кубинской музыки. Но затем большая часть этих настроений изменилась, преимущественно стараниями белого гаванца Фернандо Ортиса.

Родившийся в Гаване в 1881 году Ортис основал Кубинскую академию языка в 1926 году и Общество афро-кубинских исследований в 1937-м. Он написал больше дюжины книг обо всем, от языка до музыки и ураганов. Ортис настаивал, что Куба принадлежит не испанцам, не африканцам и не таино по отдельности, а всем им вместе, соперничающим между собой в процессе создания новой культуры. Он назвал это явление «транскультурацией». Транскультурация, писал Ортис, это результат того, что несколько культур, «снявшихся с родных якорей, столкнулись с проблемой разрушения своих культурных устоев и с переходом к процессам декультурации и аккультурации». В этих условиях становятся бессмысленными споры о том, что африканское, а что нет. Это — кубинское, а кубинское абсорбировало в себя и что-то африканское. Сегодня некоторым такая мысль не покажется блестящей, но кубинцам того времени она предлагала новый способ взглянуть на самих себя.

Латиноамериканцы в целом говорят иначе, чем потомки испанцев. Они сокращают слова. Venga acá («иди сюда») превратилось в ven acá, а para allá («вон там») стало p’allá (произносится «pie-ya»). В карибских диалектах звуки s и r склонны исчезать. Como estás («как дела?») становится como’ta. Ustedes («они») эволюционировало в utedi.

Исчезновение r и s, возможно, объясняется влиянием африканских языков. В гаитянском креольском, представляющем собой синтез французского и разных африканских языков, очень редко попадаются r или s. Там, где во французском звучит r, в креольском часто говорят w. Gros, то есть «большой», по-креольски будет gwo.

Хотя r и s выбрасывают из слов по всей Кубе, а также в Пуэрто-Рико и Доминиканской Республике, в Гаване это явление особенно сильно заметно. Мне всегда нравилось, как гаванцы называют меня по фамилии, произнося ее «Koo-lan-key».

Даже испаноговорящие иностранцы часто приходят в смятение от того, как в Гаване говорят на испанском. Так было всегда. В 1859 году Ричард Генри Дана писал:

Большая часть всего этого актуальна и сегодня, хотя не понятно, чью речь имел в виду Дана — чернокожих или белых кубинцев. В то время процесс транскультурации еще не закончился, и они говорили совершенно по-разному. То была эпоха «Сесилии Вальдес», и негритянский говор в романе отличается числом сокращений от речи белых. Чернокожие обращаются к белой женщине «сенья» вместо «сеньора», а к белому мужчине — «сеньо» вместо «сеньор». Конкретно эти урезанные формы уже исчезли; возможно потому, что они ассоциировались с рабством.

Сегодня гаванцы из разных социальных слоев не говорят на разных диалектах. Все пользуются языком, подвергшимся разнообразному влиянию, в том числе африканскому. Ортис выделяет 1200 африканских слов, прочно вошедших в кубинский испанский. Устная речь кубинца быстрая, как и жаловался Дана, слова формируются в глубине гортани и словно выкатываются на язык, отчаянно набирая скорость, пока наконец не вылетят изо рта, проглотившего некоторые их части целиком. Перед гласной s выбрасывается; ее заменяет аспирированный h, так что más o menos («более-менее») произносится máhomeno. В некоторых кварталах, особенно тех, что известны своей традиционной африканской культурой, например Кайо-Уэсо в Сентро-Хабана, существует собственный акцент. Певица Селия Крус говорила с акцентом Кайо-Уэсо, отпечатавшимся в гаванской культуре точно так же, как бруклинский акцент принес свою долю славы Нью-Йорку.