Преступление в Орсивале - Эмиль Габорио

– Как! – поразился доктор Жандрон. – Вы полагаете, он тратил время на бритье?

– Я совершенно уверен в этом, – ответил сыщик. – Со-вер-шен-но, – повторил он, выделяя каждый слог. – На это навела меня салфетка, на которой я обнаружил характерный, правда, единственный след, какой остается, когда о нее вытрут бритву. Я поискал и нашел футляр с бритвами. Одной из них пользовались совсем недавно: у нее была влажная ручка. Я прибрал и салфетку, и футляр. И если это будет сочтено недостаточным доказательством моего утверждения, я завтра же пришлю из Парижа двух своих людей, а они уж сумеют отыскать в замке либо в саду и бороду господина де Тремореля, и салфетку, которой он вытирал бритву. Я тщательно осмотрел мыло, лежащее на умывальнике, и пришел к выводу, что он обошелся без помазка.

А поразившая вас, господин доктор, идея мне представляется совершенно естественной, я даже сказал бы, она неизбежно вытекает из его плана. Господин де Треморель носил бороду, а теперь сбрил, и лицо его так изменилось, что если бы кто-нибудь встретился с ним, то ни за что бы не узнал.

Это, видимо, убедило доктора Жандрона. Он кивнул и пробормотал:

– Конечно, конечно.

– Преобразившись, – продолжал сыщик, – граф со всей поспешностью принялся за исполнение своего плана – сбить вас с толку и создать видимость, будто его вместе с женой прикончила шайка грабителей. Он разыскал куртку Гепена, разорвал ее у кармана и вложил обрывок в руку графине. Потом на руках снес убитую на первый этаж. Раны сильно кровоточили, оттого-то и пятна крови на каждой ступеньке. Внизу ему пришлось опустить свою ношу на пол, чтобы открыть дверь в сад. Этим и объясняется большое пятно в вестибюле.

Распахнув дверь, граф опять поднял тело и понес к лужайке. Там он подхватил его под мышки и, пятясь, волок до конца лужайки по земле, полагая, что оставленные следы убедят власти, будто таким образом тащили его труп, чтобы бросить в Сену. Да только негодяй забыл о двух вещах, раскрывших нам его замысел. Он не предусмотрел, что юбка графини, волочась по траве, примнет ее, оставит широкую полосу и тем самым разоблачит его хитрость. И еще не подумал, что высокие каблуки его щегольских сапог впечатаются во влажную почву газона, дав нам неоспоримую улику против преступника.

Папаша Планта вскочил.

– Но вы даже не упомянули при мне про это обстоятельство!

Довольный Лекок жестом остановил его.

– И не только про это. Но тогда я еще не знал множества вещей, – сыщик старался поймать взгляд папаши Планта, – которые знаю сейчас, а поскольку я имел основания предполагать, что господин мировой судья информирован гораздо больше моего, то не смог отказать себе в крохотной мести за непонятную, на мой взгляд, сдержанность.

– И месть вам удалась, – улыбнувшись, констатировал доктор Жандрон.

– На противоположном краю газона граф снова взял труп на руки. Но, видимо, забыв, что если какой-нибудь предмет падает в воду, то летят брызги, а может быть, не желая измокнуть, он не бросил тело, а осторожненько и аккуратно положил его у берега. Мало того. Он хотел, чтобы поверили, будто между графиней и убийцами шла жестокая борьба. И что же он делает? Взрывает песок носком сапога. Надеется, что полиция клюнет на это.

– Все верно, все правильно, – шепнул папаша Планта. – Я тоже обратил внимание.

– Избавившись от трупа, граф возвращается в дом. Время не терпит, однако он собирается еще поискать эту проклятую бумагу. Но прежде спешно принимается исполнять последние отвлекающие маневры, которые, по его мнению, обеспечат успех его замыслам. Он берет свои туфли, обмакивает фуляр в кровь. Оставляет на газоне фуляр и одну туфлю, а вторую бросает в Сену.

Все его упущения и промахи я объясняю спешкой. Он торопится и делает ошибку за ошибкой. Ставит на стол пустые бутылки, не подумав о камердинере, который расскажет, что они были пустые. Наливает в пять бокалов вместо вина уксус, и это свидетельствует, что из них никто не пил. Переводит стрелки часов вперед, но слишком далеко и при этом забывает согласовать бой со стрелками. Разбирает постель, но неумело, и к тому же ему не приходит в голову, что разобранная постель, часы, показывающие двадцать минут четвертого, и дневной наряд графини противоречат друг другу.

По мере возможности он усиливает картину разгрома. Срывает полог кровати. Обмакивает полотенце в кровь и мажет им занавеси и мебель. И в довершение оставляет на двери отпечаток окровавленной ладони – отпечаток чересчур ясный, четкий, слишком хорошо зафиксированный, чтобы не быть преднамеренным.

А теперь, господа, позвольте вас спросить, есть ли хоть какая-нибудь частность, подробность, деталь, которая не подтверждала бы виновности графа де Тремореля?

– Топор, – ответил папаша Планта, – найденный на третьем этаже, положение которого показалось вам таким необычным.

– Я еще дойду до него, господин мировой судья. В этом чудовищном деле есть проблема, о которой благодаря вам мы очень хорошо осведомлены. Нам известно, что у госпожи де Треморель была некая бумага – документ, письмо, – которую она прятала, о чем знал ее муж, и которую категорически отказывалась отдать, несмотря на все его просьбы. Вы подтвердили, что стремление, а возможно, крайняя необходимость уничтожить эту бумагу и вынудила графа прибегнуть к кинжалу. Не будет чрезмерной смелостью предположить, что она имеет огромную, а то и совершенно исключительную важность. Надо полагать, а для этого есть все основания, что это компрометирующий документ. Но кого он компрометирует? Графа и графиню или одного только графа? Здесь я могу лишь гадать.

Ясно одно: документ представлял каждодневную и неотвратимую угрозу, висящую над головой того или тех, кого он затрагивал. Вне всяких сомнений, госпожа де Треморель рассматривала этот документ либо как гарантию, либо как оружие, позволяющее ей держать мужа в руках. И тогда становится бесспорным, что де Треморель убил жену ради избавления от этой вечной угрозы, отравлявшей ему жизнь.

Дедуктивная цепочка была так логична, последние ее звенья с такой очевидностью объясняли мотив преступления, что и доктор, и папаша Планта не удержались от одобрительно-восхищенного возгласа:

– Великолепно!

– Теперь, – заключил Лекок, – исходя из всех этих элементов, позволивших сделать такой вывод, нам остается заключить: содержание документа, если мы его обнаружим, рассеет наши последние сомнения, объяснит преступление и сведет на нет все ухищрения убийцы.

Значит, граф был готов на все, готов был совершить невозможное, лишь бы не оставить после себя столь опасную улику. Потому-то, хотя все меры, предназначенные обмануть правосудие, с его точки зрения, приняты, де Треморель, невзирая на ощущение грозящей опасности, на то, что время бежит и близится утро, не спешит скрыться, а еще ожесточенней, чем прежде, ведет поиски. Он снова перерывает всю мебель жены, ее ящики, книги, бумаги. Увы, впустую.

Тогда он решает обыскать третий этаж и, прихватив топор, поднимается туда. Однако едва он берется за первый шкафчик, в саду раздается крик. Граф бросается к окошку и видит: на берегу под ивами стоят возле трупа Филипп и старик Подшофе. Представляете безмерный ужас убийцы? Теперь нельзя терять ни секунды, промедление смерти подобно. Рассвело, факт преступления обнаружен, вот-вот сюда придут, и графу уже кажется, что он бесповоротно пропал. Надо бежать – немедленно, рискуя быть увиденным, узнанным, схваченным.