Последняя драма Шекспира - Наталья Александрова

Теперь коробка была хорошо видна.

Это была не обувная коробка – она была не продолговатой, а квадратной. Скорее подарочная коробка из тонкого золотистого картона с неявным коричневатым узором. Федорин протянул к коробке руку… и отдернул ее, как будто обжегся.

Что, если там взрывное устройство или еще какая-нибудь смертельная ловушка? Кондратьев сто раз повторял ему, чтобы он никогда – никогда! – не открывал сам никакие подозрительные коробки и пакеты. Для этого у него есть служба безопасности.

Но чертова коробка буквально притягивала его взгляд. Притягивала, как магнит иголку.

Да чтоб их всех! Если какая-то сволочь сумела проникнуть в его спальню, чтобы принести эту коробку, та же сволочь запросто могла убить его, не заморачиваясь всякими сложностями вроде взрывного устройства. Ударить один раз ножом или всадить между глаз пулю из пистолета с глушителем. Чем проще, тем надежнее.

Значит, это не бомба.

Может быть, это принес кто-то из службы безопасности, хотел ему показать, но не посмел разбудить хозяина.

Придурки чертовы!

Федорин решился.

Он осторожно снял с коробки крышку, заглянул внутрь…

И отшатнулся.

В коробке, неаккуратно сложенный, лежал Машин шарф. Тонкий шарф из натурального шелка, шарф ручной работы с изумительной росписью. Этот шарф Федорин привез жене из Дубая. Он стоил примерно столько же, сколько машина их уборщицы.

Федорин двумя пальцами взял шарф за уголок, потянул на себя.

Легкий шелк раскрылся, распахнулся, как распускающийся цветок…

Подгнивший цветок.

По нежной росписи шарфа расплывались коричневатые пятна неправильной формы.

Федорин достаточно пожил на свете, чтобы сразу понять, что это за пятна. Кровь.

– Глеб! – заорал он что есть силы. – Глеб, мать твою! Где ты, чтоб тебя! Когда нужен…

В спальне, разумеется, не было ни камер, ни микрофонов. Еще не хватало. Но Федорин заорал так, что охранники услышали из своей комнаты и примчались, как наскипидаренные.

Двое возникли в дверях с одинаковыми тупыми и удивленными лицами, с одинаковыми пистолетами в руках.

– Что случилось, Николай Васильевич? – осведомился старший из этих двоих, когда убедился, что жизни хозяина ничто не угрожаети вообще, кроме него, в спальне больше нет ни души.

Федорин повернулся к охранникам, окинул их злым непонимающим взглядом, прохрипел:

– Где Кондратьев?

– Глеб Иванович выехал, будет через несколько минут.

Федорин вспомнил, что начальник службы безопасности живет отдельно, снимает квартиру неподалеку. Федорин сам настоял на том, чтобы Кондратьев не вертелся все время под ногами.

– Все же, Николай Васильевич, что случилось? – повторил настырный охранник свой вопрос.

– Кто входил в мою спальню? – прохрипел Федорин, вызверившись на него.

– Вечером – горничная, которая прибиралась и стелила постель.

– А потом?

– Больше никто.

– Никто?! – Федорин побагровел, взглянул на коробку и шарф. – А это тогда откуда?

Дверь спальни распахнулась, ворвался Кондратьев.

Быстро добрался. Спешил. Еще бы ему не спешить за те деньги, которые ему платят. Хоть и спешил, как всегда, тщательно выбрит, аккуратно одет, галстук элегантно завязан. Безупречная аккуратность Кондратьева иногда раздражала.

– Что здесь? – спросил Глеб одновременно у Федорина и у своих подчиненных.

Старший охранник глазами показал на коробку и шарф, Федорин встряхнул шарфом в воздухе, прохрипел:

– Вот это…

Тут он спохватился и мотнул головой на охранников:

– Вон!

Их словно ветром сдуло.

Только когда дверь спальни за ними закрылась, Федорин заговорил:

– Кто-то принес эту коробку в спальню, пока я спал. Твои орлы ничего не заметили.

– Не может быть! – Кондратьев скрипнул зубами.

– Что я, по-твоему, вру? Или они в деле, или ни к черту не годятся. Не знаю, что хуже.

– Я разберусь. – Кондратьев схватился за воротник рубашки, словно он стал ему тесен. – Я проверю записи камер в коридоре и в прихожей. А что это вообще? – Он шагнул к хозяину, протянул руку к шарфу.

– Где твоя хваленая наблюдательность? – Федорин неохотно отдал ему шарф.

– Ну да… это шарф Марии Антоновны…

– И он был на ней в тот день! И ты, мать твою, видишь, что за пятна на нем?

– Кровь… – протянул Кондратьев.

– Да, кровь! – подтвердил Федорин зло и безнадежно. – Машина кровь!

– Подождите, Николай Васильевич, выводы делать рано. Мы еще не знаем…

– Не знаем, мать твою? Не знаем?!

– Да, не знаем. Это нужно проверить. Убивать Марию Антоновну не в их интересах, тогда они лишаются рычагов.

– Так проверь! – рявкнул Федорин.

Кондратьев кивнул, вытащил телефон, набрал номер. Лицо его из преданного и виноватого сделалось сурово-начальственным, и он тихо, но строго проговорил:

– Вильгельм Карлович, немедленно приезжайте по известному адресу. С чемоданчиком. Я сказал – немедленно! Это не обсуждается! Да! За что мы вам платим?! – Нажал кнопку, поднял глаза на Федорина – в них та же преданность: – Будет через двадцать минут.

– Пока попытайся объяснить, как это попало в спальню мимо твоих орлов!

Лицо Кондратьева скривилось, как от боли.

– Я разберусь!

Он вышел из комнаты. Федорин направился за ним. Вместе они вошли в комнату охраны – два стула, узкая койка, стол с мониторами и капсюльной кофеваркой.

Охранники вскочили, вытянулись по стойке «смирно».

– Где записи за ночь? – рявкнул Кондратьев, вымещая на них свое унижение.

Старший смены тут же переключил мониторы на воспроизведение, показал:

– Это – лестничная площадка перед дверью, это – прихожая, это – коридор перед спальней. В спальне камер нет, вы знаете.

На экранах ничего не происходило. Только в какой-то момент появилась унылая фигура, все насторожились, но тут же разглядели, что один из охранников пробрел до двери туалета и вернулся обратно.

– Это все, что записано за ночь? – уточнил Кондратьев, когда запись закончилась.

– Все.

– И как же эта чертова коробка оказалась в моей спальне? – прогремел в установившейся тишине голос Федорина.

Ответа не было.

– Всех к чертовой матери разгоню! И тебя первого! – Хозяин ткнул пальцем в Кондратьева.