Неоновый дождь - Джеймс Ли Берк

— Не надо, — попросил я.

— Почему?

— Только что выписавшиеся из больницы плохо выглядят.

— Мне все равно.

— А мне нет.

— Ты знал, что я приду. Почему же не захотел оставить записку?

— Я хотел. А может, и нет. Сегодня весь день приходили полицейские.

Она подошла близко к кушетке. На ней были белые джинсы, в них заправлена синяя джинсовая рубашка.

— Что-то не так? — спросила она.

— По-моему, у меня малярия. Подхватил на Филиппинах.

— Я включу свет.

— Нет.

— Тебе нечего скрывать, Дейв.

— Меня отправляют в отпуск без содержания. Мне сейчас что-то нехорошо. Честно говоря, чувствую себя так, как будто кого-то убил.

— Не понимаю.

— Когда тебя отправляют в неоплачиваемый отпуск на неопределенный срок, значит, скорее всего, уже не вернешься. Так всегда поступают с полицейскими, попавшими под подозрение.

Она села на край кушетки и положила руку на мое голое плечо. Лицо вырисовывалось темным силуэтом на фоне окна. Потом дотронулась копчиками пальцев до моего лба.

— Я не верю, что с тобой так поступят.

— Это история связана с моим прошлым. Ты об этом ничего не знаешь. Я много лет был жутким пропойцей. Они думают, что у меня начался рецидив.

— Они не могут восстанавливать прошлое против тебя.

— А почему нет, черт возьми? Это все упрощает. Большинство полицейских не могут представить свою жизнь вне участка. Их суждения очень категоричны фактически во всех ситуациях. Поэтому мы многих не убираем. Вот, например, четверо подонков, из которых даже хорошего мыла не выйдет, сейчас где-нибудь распивают пиво, отмечая, как ловко они отправили в печку одного парня, а некоторые из наших в это самое время заняты вопросом, повесят ли они на меня только создание аварийной ситуации на дороге или еще и убийство человека.

— Ты на себя не похож.

— Энни, в реальном мире мы поджариваем бедняков на электрическом стуле и отправляем священников в тюрьму за то, что они заливают куриной кровью дела призывников. Такой у нас ритуал. Мы подходим к проблеме чисто символически, но кто-то обязательно выбивается из колеи. В этом случае парень выглядит так, будто вырвался на свободу и начал единоличный крестовый поход против всей полиции всех государств в Центральной Америке. Если бы ты была чиновником, как думаешь, было бы легче разбираться с несчастным случаем при езде в нетрезвом виде или с многочисленными психами-коммунистами, которые убивают крестьян в Никарагуа?

— Почему ты считаешь себя единственным, кто видит истину?

— Я этого не говорил.

— Но ты это чувствуешь, Дейв. Это слишком большая ноша для одного.

Ее лицо было мягким и спокойным. Она бросила взгляд в окно, на озеро, потом встала и в темноте начала раздеваться.

— Энни, мне не нужно милосердие. Сегодня я вряд ли на что-то способен.

— Если хочешь, чтобы я ушла, так и скажи. Только гляди прямо в лицо и говори честно, не надо ничего скрывать и лгать.

— Ты мне так нравишься.

Она снова села на кушетку и склонилась к самому моему лицу.

— Любить кого-то — значит, быть там, где больше никого нет. Тогда даже нет выбора. Ты должен понять это, Дейв, — проговорила она, наклоняясь, и легко поцеловала в губы.

До чего же она была красива, кожа была гладкая и теплая, а волосы пахли солнцем и духами со сладким ароматом ялапы. Она поцеловала меня еще раз и прижалась к щеке. Я почувствовал ее дыхание на лице, когда она обвила руками мою шею и крепко прижалась ко мне грудью. Я сел и снял брюки, и Энни опять уложила меня на подушки, села сверху на колени и направила меня своей рукой внутрь себя. Закрыв глаза, она застонала, широко открыв рот, а потом склонилась надо мной, опершись на руки, и ее грудь оказалась прямо у моего лица. Ей было наплевать на всю мою злобу, нет, на мою жалость к себе, и, взглянув в электрическую синеву ее глаз, я почувствовал, как кружится голова, как наступает смирение и физическая слабость.

На правой груди у нее было родимое пятно клубничного цвета, и, казалось, оно все темнеет и наливается кровью по мере того, как ее дыхание учащалось. Я ощущал ее тепло, втягивающее меня внутрь нее, ее влажные руки, скользящие по моей спине, бедра, обнимавшие и сжимавшие меня по бокам, а потом она взяла мое лицо в ладони, и сердце завертелось у меня в груди, а внутри стала подниматься болезненная тяжесть и вырвалась наружу, как тяжелый камень, что свободно летит в бурлящий поток.

— О, ты замечательный мужчина, — сказала она, вытирая руками капли пота, залившего мне глаза.

Тело ее все еще вздрагивало.

Потом она уснула рядом со мной, а я укрыл ее простынкой, принесенной из спальни. Вышла луна, и ее свет, проникающий в окно, серебрил кудрявые волосы Энни. Из-под простынки виднелся краешек родимого пятнышка цвета клубники.

Я знал, что мне очень повезло с такой девушкой. Но самое большое наказание игрока — то, что он никогда не удовлетворяется, если выиграет дважды за один день. Он продолжает ставить выигранные деньги в каждом забеге после обеда, и если он все еще не успокоится, когда окошко закроется на последнем забеге, он отправится вечером на собачьи бега и останется там до тех пор, пока не спустит все до последнего цента.

С моей стороны кушетки окно не открывалось, поэтому я оставил Энни и пошел гулять вдоль озера к понтшартренскому прибрежному парку развлечений. Поднялся ветер, волны бились в плотно спрессованный песок на берегу, а листья пальм сухо потрескивали на фоне темнеющего неба. Пока я дошел до парка, стало прохладно, воздух нес мелкие песчинки, с юга надвигался шторм. Почти все аттракционы были закрыты, сверху был накинут брезент, чтобы уберечь их от приближающегося дождя, и красные неоновые буквы над пустой комнатой смеха были похожи на наэлектризованные потеки крови на небе. Но я нашел то, что искал весь день.

— Двойной виски и «Перл драфт» отдельно, — сказал я бармену.

— Приятель, ты выглядишь так, будто по тебе прошлась цепная пила, — заметил он.

— Видел бы ты эту пилу, — ответил я.

Но место здесь было темное и невеселое, оно не располагало ни к шуткам, ни к этикету, и бармен молча налил мне бокал.

К пяти часам утра небо за деревьями на дальнем берегу Миссисипи стало серовато-розовым. Я сидел в ночном баре неподалеку от старого шоссе, проходившего под длинным, черным, неясно вырисовывавшимся в тумане мостом Хьюи-Лонг-Бридж. Над рекой и вкруг обросших кустами столбов моста повисли сгустки тумана, воздух, казалось, сам истекал влагой, а склон холма из сланцевой глины, к которому примыкала автостоянка, мерцал тусклым светом, когда розовые лучи солнца показались над краешком земли. Автобус, полный цирковых артистов и людей в карнавальных костюмах из Сарасоты, штат Флорида, сломался, когда проезжал по шоссе, и весь бар заполнила толпа странных личностей: униформистов, акробатов и исполнителей интермедий. Рядом со мной за столиком сидели Крокодил, Человек-Карандаш и карлик, который представился как Маленький Макинтош. У Карандаша были такие тонкие и мягкие конечности, как будто из них удалили все кости, они походили на резиновых змей, прикрепленных к его туловищу, которое в обхвате было не намного толще телеграфного столба. Его курчавые рыжеватые волосы были смазаны воском и уложены так, что напоминали по форме ластик. Кожа Крокодила была покрыта жесткими темными шишками, похожими на очки слепого, а зубы были такими редкими, будто их заточили до острых стержней. Он шумно пил вино, запивал его пивом, курил сигару и ел маринованные свиные ножки. Макинтош сидел рядом со мной, его крохотные ступни даже не доставали до пола, а продолговатое кувшинное лицо было исполнено участия к моему положению.