Чекан для воеводы - Александр Зеленский

А тут он еще услышал разговор в соседней комнате из-за приоткрытой двери. Говорили между собой граф Орлов и его слуга Дормидонт.

— Опять святого батюшку сподобился увидеть, — хрипел граф. — Принеси квасу испить!

— Неужто самого Николу Угодника? — удивленно вопросил Дормидонт.

Послышались смачные глотки.

— Его, чудотворца нашего драгоценного. Ты же знаешь, он мне с детства снится… Надо бы молебен ему заказать, чтобы отслужили. Завтра ведь четверг…

— Уже сегодня! — напомнил Дормидонт.

— На утреню пойдем и на обедню… — пообещал граф Алехан.

«Неужели граф видел тот же сон, что и я? — поразился Громов. — Но такого просто не бывает… Чудны дела твои, Господи!»

Подумав так, Громов опять прилег, повернулся на другой бок и захрапел, но теперь уже без сновидений.

Будуар императрицы, весь расцвеченный приятными глазу материями — плодами творческих душ и умелых рук многих безвестных мастеров всех времен и народов, был отдан на эту ночь любви разгулу безумных страстей и неукротимой похоти. Могло даже показаться, что здесь совершился акт безобразного насилия, поскольку прекрасный альков Екатерины был разорен, разбит и напоминал поле боя, на котором успели похозяйничать мародеры. И посреди всей этой неописуемой роскоши, превращенной в руины всего за несколько часов грешной ночи, возлежали в истоме и испарине два обнаженных тела, утомленных и пресыщенных друг другом.

— Ну, Гриша!.. — выдохнула императрица. — Ты был нынче хорош! Придется утром ремонт делать в моей опочивальне. Где же я, бедная, почивать стану в следующую ночь?

— Матушка, да у тебя же запасная комнатка во дворце имеется, — напомнил Григорий Орлов. — И даже не одна! Нашла о чем беспокоиться, красавица наша ненаглядная!

Екатерина не хотела соглашаться так сразу, все еще чувствуя остатки женского боевого желания.

— Нет, милый мой! Это не годится! Амурчиков моих мраморных расколотил… Бархат на гобеленах испоганил… Это что такое? А шторки с золотым шитьем, что мне из Торжка привезены были и вовсе оборвал! Мерзкий похотливый фавн!

— Да я ж не по злобе, а токмо… — начал оправдываться фаворит императрицы.

— Молчи ужо! Я с тобой, Гришка, должна серьезно поговорить, — перебила Орлова Екатерина.

— Прямо теперь? — поразился Григорий. — Может, встанем, оденемся, как подобает высоким дипломатическим лицам на важных переговорах?..

— О! Ты оказывается и острить можешь? Я открываю в тебе, любезный, новые достоинства.

— Завсегда твой, матушка! — вскочил на ноги и вытянулся по стойке «смирно» второй из братьев Орловых, кому во многом Екатерина была обязана своим самодержавием.

Екатерина, налюбовавшись атлетической фигурой «этого противного фавна» вдоволь, замахала руками и даже прекрыла лицо батистовым платочком.

— Прекройся, бесстыдник! Говорю же тебе, у меня важный разговор, касаемый твоего никчемного братца Алексея. Знай же, я собираюсь его примерно наказать…

— Алешку-то за что? Наказывай одного меня. Прямо сейчас. Я тебе и плеточку для того дам. Накось, драгоценная. Сколько ударов изволишь присудить? Только не более ста, а то мне завтра парад принимать…

— Хватит, сказала, ёрничать! — в голосе Екатерины послышался некий отзвук железного бряцанья. — Алешку твоего придется в Сибирь! Граф Панин Никита Иванович подал на него жалобу…

— Клевета, матушка! Алешка, как и я, преданный твой слуга. Да мы, Орловы, все в пятером, готовы жизнь за тебя положить! — неподдельно испугался Орлов.

— Ври больше, Гриша! — встав и накинув на свои некогда худосочные, а ныне сооблазнительно округлившиеся телеса тонкий пеньюар, жестко произнесла бывшая София-Фредерика-Августа, княжна Анхальт-Цербстская, герцогиня Гольштейн-Готторпская, троюродная сестра собственного мужа Петра Третьего, двоюродная сестра короля Шведского Густава Третьего и, наконец, самодержавная императрица с лета 1762-го года Екатерина Алексеевна Вторая, она же Великая. — Твой недостойный братец, как мне доложил Панин, снова на Москве безобразничает, мало того, что соблазнил графиню Ольгу — жену графа Александра Львовича Давыдова, так он еще, повеса чертов, прибил до смерти молодого родственника Паниных — честного богобоязненного юношу. И все по пьяному делу!

— Клевета-а! — возопил Григорий, подняв руки вверх, то ли сдаваясь на милость своих врагов, то ли призывая в свидетели правоты своих слов всевышние силы. — Подлая клевета и навет! Оленька Орлова, чтоб ты знала, наша любимая кузина. Они с Алешкой с детства шуры-муры крутили, то есть были дружны, а родич Паниных… Это же такой подлый тип, мерзавец, каких свет не видывал! По моим сведениям племянничек Паниных имел тайные сношения с английским и французским посланниками при твоем дворе, матушка. Да этот племянник — шпион! Его место в Москве, на Лобном месте…

Надо заметить, что ко всем своим родным братьям Григорий относился, как к самым близким друзьям и даже лучше. Как-то он написал в одном из своих писем, адресованным младшему брату Володеньке в Германию: «Навсегда запомни присловицу — друг верен, кров крепок. И еще. Друг денег дороже: друг другу терем строит, а недруг гроб тешет. Так вот, брат, все, что про друзей сказано, это про нас, про Орловых…»

— У тебя, Гриша, кого не возьми, все шпионы. Это ты так и про меня кому-нибудь наплетешь непотребное…

— Матушка! Как перед Богом! — Орлов бросился на колени. — Цезарь вне подозрений! О мертвых либо хорошо, либо… Прости, Господи! Что я несу? Зарапортовался малость… Мы, Орловы, за тебя, матушка императрица, всех врагов внутренних истребим и от внешних защитим!

— Я еще не решила, как наказать Алексея, — раздумывая вслух, произнесла императрица, величаво расхаживая кругами вокруг коленопреклоненной фигуры фаворита. — Удалить его из Москвы — это самое меньшее, пусть-ка поживет за границами. Какой-то он бешеный, неуправляемый. Помнится, мне докладывали, комендант Кронштадта Шванвич, чтобы утихомирить Алексея и выкинуть его из кабака, принужден был применить шпагу и даже оставил след на его лице… Хотя шрамы до некоторой степени и украшают мужчину… Но без шрама лучше, — сказала Екатерина, погладив по голове пригорюнившегося Григория.

Почувствовав, что гнев отходчивой императрицы уже на исходе, Орлов принялся целовать её руки, приговаривая:

— Что Швандич? Дикий, необузданный человек. Всегда пьяный к тому же! Он думает, что при нем другим и выпить нельзя… Был я в тот день рядом с Алешкой, когда Швандич, распоясовшись, смертельно его оскорбил. Швандич — шпион, матушка! Такая никчемная сволочь…

— Переведем разговор на иное, — перебила словесное недержание фаворита императрица. — Неделю назад, если помнишь, у нас было секретное совещание по поводу разрыва дипломатических отношений с Высокой Портой. А это, Гриша, война! Тогда, кроме меня, тебя, графов Ивана да Захара Чернышевых, был еще вице-канцлер князь Голицын.