Между двух войн - Денис Чекалов

Со страшным криком постовой отскочил от дерева и замахал во все стороны мечом. Поняв, что произошло, воин с негодованием поглядел вверх.

– Чертовы твари! – воскликнул он. – Мерзкие обезьяны.

Наемник воровато огляделся. Прежде всего, постовой хотел убедиться, не стал ли кто невольным свидетелем унизительной сцены, которая только что разыгралась.

Успокоившись на этот счет, солдат заспешил прочь, в глубь плантации.

– Что, мокро? – усмехнулась Франсуаз. – Беги-беги, переоденься. Вставай, Майкл. Мы можем идти.

Я поднялся и, не говоря ни слова, направился к изгороди.

– У нас есть минут шесть, пока он сбегает в казармы и сменит одежду, – пояснила Франсуаз. – Ни один наемник не станет стоять как мокрая курица, чтобы его застали в таком виде его сослуживцы.

Она легко перемахнула через забор и, обернувшись, добавила:

– Это все мужская гордыня. Парень лучше бросит пост, чем оскандалится перед другими.

– Я же говорил, – заметил я, – женщины всегда смеются над мужчинами.

В этой части поместья Дархм разводил в основном кормовую гаурию – лиану, которую Франсуаз использовала вместо душа для часового.

Широкие листья этого растения, закрывавшие обзор, позволяли не бояться, что кто-нибудь случайно нас за­метит.

– Старика здесь уважают, верно? – прошептала девушка.

– Не меньше, чем тебя твои наемники. Скажи Карайа Дархм, что черное – это белое, и многие фермеры беспрекословно поверят ему. В этом краю привыкли полагаться на старых и мудрых.

– Поэтому и совещание собирается в усадьбе Дархма?

– Для землевладельцев он словно отец в большой дружной семье. Проводить совещание в усадьбе кого-то другого так же бессмысленно, как устраивать семейный совет в детской…

Одноэтажный дом, принадлежавший Карайе Дархму, размерами превосходил жилища всех окрестных ферме­ров.

Семейство Дархмов с незапамятных времен владело тысячами акров Леса, отданными под фруктовые и кормовые плантации, и несколько десятков арендаторов не покладая рук работали там.

– Нам повезло, что сейчас не выпасают броне­носцев, – пробормотала Франсуаз. – Будь твари на воле, вряд ли мы смогли бы так свободно бродить по плантации.

– Это не везение, – ответил я. – Старый председатель хорошо подготовил свое собрание. Разве мог он позволить тупой скотине бродить вокруг дома, когда тут должны собраться самые богатые и влиятельные люди Леса?

– Я же и говорю, – хмыкнула Франсуаз. Она уже сидела на крыше и подавала мне руку – не иначе чтобы оскорбить.

– Для мужчин гордыня важнее, чем мозги. Броненосцы пусть с голоду подыхают, лишь бы фасад не портили.

Я провертел в крыше маленькое отверстие и теперь смотрел вниз.

– Мы прямо над холлом, – пробормотал я. – Значит, я не ошибся. Что-то не видно ни констебля Уотертауна, ни Джоэла Линдена. Не знаю, хорошо это или плохо.

– Почему плохо? – спросила Франсуаз. – Что скверного в том, если наши знакомые оказались порядочными людьми. Пусть даже такой клоп, как Уотертаун.

– Их повесят рядом с нами, – пояснил я.

Вечерело. Дом Карайи Дархма был ярко освещен лампами, наполненными жиром масляной лианы.

– Я ухожу отсюда, – произнес Дуэрбо. Шум голосом был столь силен, что эти его слова едва удалось расслышать.

– И будь уверен, Карайа, – завтра я все расскажу другим фермерам.

С этими словами он развернулся и вышел вон. Шаги его не были ни широкими, ни твердыми; слишком многое пришлось ему перенести за прошедший день.

И все же в его сгорбленной фигуре, в осунувшемся лице было нечто такое, что заставляло верить: этот че­ловек не свернет со своего пути. Такое бывает с людьми, перешагнувшими порог отчаяния и готовыми идти до конца.

Карайа Дархм по-прежнему выглядел уверенным, и лишь на краткий миг на его лице промелькнуло злобное выражение.

– А вот это плохо, – пробормотал я.

Старик сделал едва заметный жест рукой. Из глубины комнаты появился человек и быстро подошел к нему. В его повадке была та учтивая поспешность, какая свойственна не слугам, но скорее секретарям или адъютантам.

Незнакомец остановился, почтительно склонив голову, и потому я со своей позиции не мог разглядеть его лица. Карайа Дархм что-то проговорил, почти не двигая губами. Человек несколько раз кивнул и направился к выходу. Он двигался осторожно, стараясь не попадать в круги света, отбрасываемые лампами, – так ходят слуги, чтобы не отвлекать хозяев от важного разговора.

В тот момент, когда незнакомец подходил к дверям – а был то боковой выход, предназначенный для лакеев и горничных, – он на какой-то миг поднял голову.

– Это же Райлин, – прошептала Франсуаз.

– Да, – ответил я. – Это смертный приговор для Тафара Дуэрбо.

С этими словами я подполз к краю крыши и, убедившись, что никто из караульных не может меня заметить, легко спрыгнул вниз.

Франсуаз не очень хотелось оставаться одной, но она понимала, что землевладелец вряд ли обрадуется, увидев ту, которая всего несколько часов назад убила двух его сыновей.

* * *

Землевладельцы, приехавшие в усадьбу Дархма, не взяли с собой ни слуг, ни кучеров, ни телохранителей. Поездки по лесным дорогам, пролегающим между фермами, были вполне безопасны.

Единственный, кто ждал за дверьми Тафара Дуэрбо, был его ездовой ящер.

Землевладелец шел ни на кого не глядя и так плотно сжимал в правой руке торжественный головной убор, что безнадежно повредил его.

Слуга в ливрее, ждавший возле порога, хотел было попрощаться с важным гостем, но, увидев его мрачное лицо, осекся.

Спустившись по нескольким ступеням крыльца, землевладелец остановился, ожидая, пока ему подведут верхового ящера.

Тем временем Райлин, незаметно выскользнув из холла, шел по узким коридорам. Эта часть дома предназначалась для слуг, но сейчас здесь никого не было.

Приказание, отданное стариком Дархмом, продолжало звучать в ушах юноши:

«Не дай этому человеку выехать из усадьбы. Пусть исчезнет вместе со своим ящером, будто его никогда и не было. Когда все разъедутся, отвезешь тело в глубину Леса, где много вивверн. Ступай».

Остановившись возле одной из дверей, Райлин открыл ее. Помещение, в которое он попал, предназначалось для слуг. Но сейчас на жестких сиденьях восседали вовсе не лакеи.

По крайней мере, так казалось им самим.

Трое молодых людей, чей облик выдавал благородное происхождение и хорошее воспитание, повернули головы к Райлину.