Обратный отсчет - Пол А. Тот

В чем главнейшая ошибка обезьяны? В том, что, сгорбившись, встала на задние ноги, головой к небу, стала искать ответа. Каким был первый вопрос, сформулированный на просторечном языке? «Зачем ты, мать твою, двинул меня по башке этой костью? Я тут просто сижу, никому не мешаю, дурак долбаный. Приятно будет, если я эту самую кость запихну тебе в задницу?» Отсюда начинаются все наши беды. Но если можно поместиться в центре сомнения, в действительной точке, отмеченной картографией, расположенной по долготе и широте в точном месте великого смятения, разве мы не избавимся в конце концов от проблемы, отказавшись от попытки к бегству? Не следует вырываться из китайских наручников.

Шарик лопнул, звезды ссыпались в нос, задушили меня. Я готов был кого-то убить. Голова кружилась от воспоминаний. Я был рыбаком со связкой слюнявых сомов. От них пахло сексом.

Я вошел в дом, отыскал буфет с выпивкой, пил скотч, пока не выблевал всю эту рыбу на пол, потом, пошатнувшись, упал в воображаемую лужу, потому что меня не стошнило физически.

– А если ты еще чего-нибудь хочешь сказать, – сказал я далекой своей половине, желавшей узнать то, чего знать нельзя и не надо, – я вобью твою же ключицу прямо в долбаное сердце.

Кто-то помог мне встать, разумеется Чартриз. Не знаю, возможно ли это, но могу поклясться, она излучала любовь, а мне требовалась совершенно особая химиотерапия.

Назавтра я проснулся на диване в два часа дня.

– Я тебя сюда притащила, – объяснила Чартриз с другого дивана. – Жалко, только на рассвете нашла.

Она сидела на хромом стуле, облупленном, перекосившемся под неестественными углами. Курила, что делала, только когда понимала, что сверхъестественное обмануло ее, а то, что она называла судьбой, отвешивало оплеухи, нашептывая: «Все эти твои шаманские штучки – бред собачий, причем ты это знаешь». За короткое время, которое я с ней прожил, на нее как-то ночью нахлынули подобные сомнения, и она вытащила сигареты. Разожгла в себе тоску и досаду, выпуская в дымовую трубу. Выдохнула признание, что живет не в Средние века, и только идиоты клюют на современного Мерлина. Рассказала об этом той ночью в постели, требуя от меня заверения, что она не мошенница. Поэтому я сказал:

– Чартриз, ты не мошенница. Ты настоящая.

Хотел добавить: вроде кока-колы, пенится, одуряет, а все равно дерьмо. Кофеин не волшебство, а химия, как мы с тобой.

А теперь я увидел у нее в руке письмо. Неужели она? Последняя из женщин, на кого я мог подумать, считая чистосердечной, за исключением ее занятия. Неужели она угрожала сначала лишить меня жизни, а потом выдать за убийцу?

– Зачем ты это сделала? Зачем толкнула меня в дурацкую поездку?

– Что за чертовщину ты мелешь? – спросила она.

– Разве у тебя в руках не очередное угрожающее письмо?

Чартриз швырнула его на пол. Оно приземлилось в трех шагах от меня. Я полз до него три минуты. Увидел на конверте официальный штемпель армии США с датой многолетней давности. Конверт не распечатан.

– Куда б я его переслала? – спросила она. – Кто знал, куда ты отправился? Помнишь, в последний момент, четырнадцатого апреля, ты отсюда налоги платил? Наверно, поэтому и доставили на мой адрес.

Что ж, я отлично помнил прошлую ночь, галлюцинацию, и все, что усвоил из этого, велело разорвать письмо, чтобы лежавший там ответ, каким бы он ни был, оставался клочками, как прежде. Но проклятое существо, сидевшее во мне, предъявило собственные требования. Я распечатал конверт и прочел.

– Ну?

– Там обычно деревни жгли. Их нашли в ее родной деревне, в погребе под лачугой. По зубам опознали. По зубам, черт возьми. Вьетнамцы их выкопали через несколько лет. Тут ничего не сказано о похоронах, ни слова соболезнования, никакой трепотни вообще. Они сгорели, Чартриз.

Она раздавила свою сигарету. Как Супермен, внезапно услышала просьбу о помощи и бросилась в телефонную будку.

– Устрою тебе ванну.

– Хорошо.

– Со свечами.

До той минуты я даже не соображал, что по-прежнему голый. Чартриз помогала влезть в ванну. Мне пришлось полностью сосредоточиться, чтобы сесть туда, не свернув себе шею. Она пустила воду, из кранов хлынули годы, наполнили ванну, окружили меня. Я мок в грязи безумного мира, плавал в водах гнева. Сан стала горящей свечой, а мой отец – дымком, летучим фимиамом в память о мертвых. Они бросили меня одного, я по-прежнему один.

Присев на крышку унитаза, Чартриз наблюдала за мной. Кто способен одновременно лечить и причинять боль? Да, она необыкновенная целительница.

– В любом случае, – сказал я, – не предсказывай мне будущее.

Я засыпал под ее наблюдением. Как уже было сказано, мне глубоко плевать на сны. К черту их тайный смысл, вольные ассоциации, идиотские намеки. Но этот сон был другой, ибо вместо Чартриз на крышке унитаза сидела Сан. Наклонилась ко мне, обхватила ладонями щеки, поцеловала в лоб.

– Успокойся, беби из напалма, – сказала она.

– Пора идти, – сказал невидимый отец. – Тайн, которые надо открыть, не осталось.

На меня снизошло непривычное чувство прощения. Я родился, чтоб помнить войну, историю столь же бессмысленную, как моя автобиография, но, Господи Ты Боже мой, до чего беспорядочно я утыкал свой жизненный путь дорожными знаками. Неудивительно, что с него сбился. Неудивительно, что не могу усидеть на месте. Лос-Анджелес был Вьетнамом, Сагино в штате Мичиган – Сайгоном, а колдобины между ними, по которым я ехал, были на самом деле черными дырами, швырявшими меня туда-сюда со скоростью света.

Я очнулся с мыслью о том, как хорошо, что не случилась очередная тряска. И тут она началась.

До свиданья, отец, до свидания, Сан. Пока, призраки.

Я увернулся от вьетнамских черных дыр.

Но эта страна беспокоит меня.

Мы смотрим на Гитлера, полеживая на диване перед телеэкраном.

Я должен избавиться от ассоциаций.

Мое сердце? История опоила его наркотиком.

Из выросших маковых зерен, сброшенных с бомбардировщиков «Б-52».

Христос спалит нас при Апокалипсисе?

Христианская история отравила райский сад.

Все живое ушло в тень, даже Сан.[42]

Поэтому я говорю – здесь мы даруем прощение.

Объевшись копченой селедки, я не дам благословения.

Спокойно вздохну – о-о-ох, то есть ом-м-м, – и закрою рот.

Бегу к землетрясению. Не слышишь его зов?

Куда я бежал – к уничтожению? Нет, к возрождению. По крайней мере, так думал. Но гражданская война еще не кончилась.