Память без срока давности - Агата Горай

– Простите, Клавдия, но вашей сестре пора принимать лекарства, да и доктор хочет самые проблемные места лично осмотреть. Быть может, завтра будет очередная пересадка кожи.

Если б я могла издавать звуки, я б в этот момент завизжала от радости – пришло мое беспардонное и плохо воспитанное, но все же спасение.

– Да, конечно, – растерянно шепчет Клавдия. – Лиза, поправляйся, а я как-нибудь еще тебя навещу. У тебя все обязательно будет хорошо.

Чувствую на руке теплое прикосновение чужой ладони. Едва касаясь повязок, сестра легонько погладила часть моей несчастной конечности.

За Клавдией захлопнулась дверь, но уже через пару минут снова открылась, и в моих покоях появился доктор. Я научилась определять его по запаху, как собака. От моего врача всегда пахло кремом для бритья или после, которым он, по-моему, натирался полностью. Мой мозг представлял его высоким статным мужчиной почему-то обязательно в очках и всегда с серьезным гладковыбритым лицом, на котором практически нет морщин, хотя ему уже перевалило за сорок. Потребуется не больше двух минут, и доктор приступит к не слишком приятным для меня процедурам. Смена повязок и осмотр ран – это кошмар наяву, и я искренне считаю, что подобные процедуры нужно проделывать под наркозом, так как никакие болеутоляющие не действуют стопроцентно. Возможно, в первые дни так оно и было – мне вводили наркоз, но сейчас… С другой стороны, лучше уж физическая боль, только бы не теребили душу, которая и без того похожа на киноафишу родом из восьмидесятых с рекламой «Коммандос», по нелепой случайности уцелевшую на фасаде старенького заброшенного кинотеатра.

Прежде чем меня начинают переворачивать, будто кусок буженины, готовящийся к запеканию, в голове проносится последняя фраза Клавы. «У тебя все обязательно будет хорошо». Истерично хохочу, тоже в районе черепной коробки, ведь сомнений нет – она права! Начинаю ощущать медленное движение по венам – лекарство введено, и мозг, будто по приказу, переключается на предстоящий сеанс шоковой терапии.

Сколько времени уходит у лечащих меня врачей на все процедуры, высчитать сложно, но мне кажется, будто оно исчисляется не в часах и уж тем более не в минутах, а в вечностях. Сегодня, например, прежде чем то, что от меня осталось, оставили в покое, я пережила пару-тройку вечностей.

Безумно хочется спать и реветь. Даже сложно понять, чего больше. В голове возникает образ худощавого старика. Маркович. Подсознание намекает на то, чего мне на самом деле хочется больше всего – оказаться в теплых объятиях мудрого старика. Как же я скучаю по нему! Все эти долгие, одинокие, бесконечные годы без него, без его тепла, без его мудрых советов, без его жизненных уроков…

Уверена, Маркович не похвалил бы меня за то, что я совершила, но у него нашлись бы для меня не укоры или нравоучения, а непременно самые важные слова. Как же сложно в одиночку высвободиться из паутины боли, отчаяния, обреченности и мрака…

МАРКОВИЧ

30 мая 2003 года (день рождения, шестнадцать лет)

– Маркович, я ужасный человек. В моей голове миллион и одна тысяча воспоминаний, но едва ли из них наберется сотня добрых. Я всегда ненавидела своего отца, презираю мать, а ее мудака Марка готова убить. Не люблю сестру, да и люди в целом не вызывают во мне симпатий. Зачем это все в моей голове?

Я и старик сидим на сочной траве тюремного двора, некогда предназначенного для прогулки зэков. Грубые берцы давно перестали вытаптывать не без труда пробивавшуюся зелень, а заботливый Маркович всегда следит за чистотой, контролирует рост и даже удобряет этот матрац, на котором нам так нравится отдыхать.

– Нет, милая, что ты, какой же ты ужасный человек, если тебе неспокойно от подобных мыслей? – Рука старика ловко нырнула в карман брюк, и спустя несколько секунд в его рту задымилась сигарета, а клубы дыма появлялись наружу медленно, как туман поутру. – Думаю, каждый живущий на Земле хоть раз в жизни ловил себя на ненависти к самым близким. Все без исключения хотя бы раз испытывали ненависть к родителям, друзьям, любимым. Вот только многие не помнят или не хотят помнить о подобных чувствах, считая их постыдными, не нормальными. Тебе же досталось больше других: ты не знаешь, как это забыть, в чем же тут твоя вина? Да и по правде говоря, твой папаша еще тот фрукт, а этого твоего Марка-херарка я бы и сам пришил. Так что пятьдесят на пятьдесят выходит. Не так уж и плохо.

Ловлю на себе добрый взгляд Марковича. Мне нравится то, что изрек его улыбчивый рот, но я все еще в замешательстве.

– Но подавляющее большинство народа просто светятся от избытка любви. Все такие хорошие дети, такие замечательные родители, отличные друзья. Все вокруг упорно закрывают глаза на очевидные вещи и ведут счастливый образ жизни. Мама долгие годы мучилась с отцом, но она не ревела сутки напролет, а даже казалась счастливой. Сейчас вот с этим Марком не замечает ничего и тоже светится, будто месяц в полнолуние. Клавдия, несмотря на временную прописку в больницах… Не говорю уже обо всех не слишком знакомых мне людях. Все находят счастье в чем-то и живут. Я смотрю на этот мир и думаю, то ли люди так тупы, что не понимают, к чему все эти радости, то ли я слишком гнилая… Жизнь – боль. Неужели это известно только мне?

– Деточка, люди склонны к самообману. Люди умеют забывать и только поэтому прощать. Мы не стремимся ухватиться за обиду и ненависть и выпускаем их на волю, чтоб жить спокойно дальше. – Старик привычно затянулся никотином. – Знаешь, здесь, в «Сизом голубе», большинство отбывали наказание за то, что не сумели лицемерить и не хотели забывать. Те, кто не сумел отпустить. Большинство подстраивается под принятые обществом, эволюцией и бог еще знает чем и кем стандарты. А те, кто не сумел пережить измену, ложь, предательство, боль, оказываются в подобных местах. Так устроен наш мир, и ты в нем не исключение, но ты выше этого. Много ума ведь не нужно, чтобы наказать смертью предателя, которого ты люто ненавидишь, это я по собственному опыту знаю. А чтоб ежесекундно помнить боль обиды, осознавать ее и пропускать через себя с каждым новым днем, не сломаться и не оказаться в ее пасти – нужно быть поистине сильным человеком.

– Но я не…

– После всего ужаса, через который тебе пришлось пройти, ты не стала уничтожать собак, верно ведь?

– Да, но…

– Никаких «но». Поверь, люди убивают и за меньшие прегрешения.

– Но мне иногда хочется убить. Не животное, нет. Есть люди, которые просто напрашиваются на конец. Я бы без колебаний перерезала глотки парочке человечков.

– Но ты ведь не сделала этого до сих пор?

– Нет.

– Тогда тебе не стоит беспокоиться о своей ненависти – она естественна. Ты просто должна понять – нет идеальных людей. Твои родители не идеальны. Ты не идеальна. Мир не идеален. Ты либо принимаешь это и живешь как все, либо… – старик прокашлялся, – либо пытаешься восстановить справедливость и оказываешься в подобном месте лет так… от десяти до пожизненного. Пока ты справляешься, и видит бог, да и я тоже, так и будет продолжаться. Ты хорошая девочка, уж я-то знаю, о чем говорю, и не пытайся переубедить себя в обратном. Ты особенная, другой такой не сыскать. Никогда об этом не забывай и не занимайся саморазрушением. Любовь и ненависть в тебе тоже естественны, в каждом человеке это есть. День не был бы так прекрасен, если б не ночь. А в особенно опасные и болезненные моменты представляй, будто в твоей душе царит сейчас полярная ночь, черная и, кажется, нескончаемая… Но никогда не забывай, что где-то там тебя обязательно дождется полярный день. По-другому никак.