Все люди смертны - Симона де Бовуар

Мне пришлось предложить Генуе помощь. Раздробленные умело возбуждаемыми мною распрями, генуэзцы не решались вступить в открытую борьбу и подумывали сдаться герцогу. Я попытался возродить их боевой дух, но в Генуе долгое время не уделяли должного внимания армии, а местные торговцы всегда были готовы пойти на уступки. Я выдвинулся наперерез Карманьоле, чтобы преградить ему дорогу; мы вернулись в долину Арно, истерзанную набегами моих наемников: тамошние крепости были снесены, замки разрушены. Вместо того чтобы укрыться за укрепленными стенами, нам предстояло сражаться в чистом поле; нам едва удавалось раздобыть пропитание на разграбленных землях. Теперь все наши прошлые успехи обернулись против нас. Через полгода военных действий мое оголодавшее, истощенное, ослабленное лихорадкой войско было лишь бледной тенью прежнего. И тогда Карманьола решил атаковать.

В его распоряжении было десять тысяч конницы и восемнадцать тысяч пехоты. Моя кавалерия настолько уступала его по численности, что я пошел на риск, использовав новую тактику. Солдатам Карманьолы я противопоставил пехотинцев, вооруженных алебардами, на которых пришелся первый натиск; мы видели, как они ударом меча перерезали поджилки топтавших их лошадей или хватали их за ноги, увлекая на землю вместе со всадниками. Четыреста лошадей были убиты, и Карманьола отдал кавалеристам приказ спешиться. Ожесточенная битва продолжалась, обе стороны несли большие потери. Вечером самый юный и пылкий из моих лейтенантов украдкой поднялся на вершину горы в долине Миоссена и с шестью сотнями всадников набросился на арьергард Карманьолы, под устрашающие крики. Миланцы, напуганные неожиданной атакой, в панике бежали, наши потери составили триста девяносто шесть человек, Карманьола потерял втрое больше.

— Теперь, — сказал я, обращаясь к дожу Фрегозо, — дорог каждый миг. Нужно вооружить все население Лигурии, восстановить ваши крепости, направить послов во Флоренцию и Венецию с просьбой о помощи.

Он будто не слышал меня. На его лице, обрамленном длинными седыми волосами, царило благородное спокойное выражение, светлые глаза глядели в пустоту.

— Прекрасный день! — сказал он.

Терраса, окруженная розовым лавром и апельсиновыми деревьями, выдавалась на центральную улицу. Женщины, разодетые в шелка и бархат, томно прохаживались в тени палаццо. Кавалеры в расшитых камзолах рассекали толпу с видом превосходства. Под аркой сидели четверо солдат из Кармоны — исхудавшие, грязные, усталые, они смотрели на стайку девушек, болтавших с юношами у фонтана.

— Если вы не обеспечите защиту, — гневно бросил я, — к весне Карманьола прибудет под стены Генуи!

— Я знаю, — ответил Фрегозо, добавив с безразличным видом: — Мы не можем защищаться.

— Можете. У Карманьолы есть уязвимые места, мы ведь победили его. Мои солдаты устали. Теперь ваш черед.

— Нет позора в том, чтобы признать свою слабость, — тихо произнес он. — Мы слишком цивилизованны, чтобы не любить мир, — усмехнулся Фрегозо.

— Какой мир? — не понял я.

— Герцог Миланский пообещал нам сохранить наши законы и внутренние свободы. Я не без боли готов отказаться от звания, которым наделил меня мой город, но я не отступлю перед необходимостью принести такую жертву.

— И как вы поступите?

— Я сложу с себя сан, — с достоинством произнес он.

— Это предательство! — воскликнул я.

— Я должен блюсти единственно интересы своего отечества.

— Так вот за что мы сражались целых полгода, — с горечью бросил я.

Я наклонился над балюстрадой; у девушек в волосах были вплетены цветы белоуса, я слышал их смех; мои солдаты мрачно разглядывали девушек. Я понимал, что они видят: сухие розовые улицы, где даже знатные господа прогуливались пешком, и вспоминают одетых в черные одежды хмурых женщин, на ходу кормящих младенцев; девочек, что тащат с холма тяжеленные ведра с водой; изнуренных мужчин, хлебающих жидкую похлебку, сидя на пороге дома; центр города, где пустыри на месте старых кварталов поросли сорными травами. У нас не было времени ни возводить дворцы, ни сажать лимонные деревья, ни петь, ни смеяться.

— Это несправедливо, — вырвалось у меня.

— Герцог желает вступить с вами в переговоры, — откликнулся Фрегозо.

— Я не стану вести переговоры.

В тот же вечер я велел своим войскам следовать в Кармону; никто не откликнулся на призыв. По мрачным лицам я угадывал ропот: так кто же победил? Мне было нечего сказать.

Мы шли мимо Перголы — города, который мне всегда страстно хотелось заполучить, но он упорно отказывался от вассальной зависимости; чтобы сгладить разочарование моих солдат, я решил даровать им ощутимую победу. Я направил их под стены гордого города, пообещав, что все захваченное там будет поделено между ними. Пергола ломилась от богатств, и надежда разграбить все это вдохновила мое войско. Город был прекрасно укреплен, с востока его защищала река Минча; прежде наши многократные попытки взять его ни к чему не приводили. На этот раз в моем распоряжении было новое оружие: тяжелые бомбарды, бесполезные против подвижных воинских частей, становились полезными при штурме каменных стен. Вначале я потребовал сдать город; мои солдаты запустили над крепостными стенами стрелы с прикрепленными к ним извещениями о том, что в случае отказа открыть ворота город будет разрушен. Но жители, столпившиеся у стен, ответили лишь криками, полными ненависти и вызова. Тогда я расположил против ворот четыре подразделения, поставив их на равном расстоянии для лучшего сообщения. Затем я приказал доставить пищали; солдаты смотрели на орудия с недоверчивым видом; первые ядра ударились в стены, не поколебав их; с высоты донжона жители Перголы осыпали нас оскорблениями и распевали песни. Я не отчаивался. Мои инженеры сотворили чудо: за ночь каждая бомбарда производила по шестьдесят залпов; за тридцать дней обстрелов в стене была пробита брешь; мало-помалу башни и связующие их укрепления поддавались; обломки заполнили рвы, что обеспечивало подступ к пробоинам. Осажденные отошли от стен, до нас уже не доносились ни оскорбительные выкрики, ни пение. В последнюю ночь, когда бомбарды били по расшатавшимся краям, над городом повисло свинцовое молчание. На заре мы увидели, что в стене пробита изрядная брешь, и я приказал идти на приступ. Мои солдаты с радостными криками устремились вперед; Генуя и все мирные соблазны были забыты; мы совершили небывалое: впервые бомбардам удалось сокрушить мощные стены; армия взяла приступом крупный укрепленный город.

Я первым ворвался сквозь брешь; мы с удивлением увидали, что за стенами нас никто не ждет, улицы были пустынны; я остановился, опасаясь дозора; озадаченные тишиной, мои солдаты замолкли; мы обратили взоры на крыши и окна: там не было ни души; окна домов были закрыты, двери распахнуты. Бесшумно, с разумными предосторожностями мы продвигались вперед; на каждом перекрестке солдаты нацеливали арбалеты на крыши, опасливо оглядывая местность, но в нас не летели ни камни, ни стрелы. Мы добрались до центральной площади: она была пуста.

— Нужно обшарить дома, — решил я.