Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен

жене. – А ты боялась даже в руки взять!

– Ну его, – передернула плечами Елена Валерьевна. – Микки можно, он скоро будет разведчиком.

– Да не разведчиком, а контрразведчиком! – с досадой поправил я.

– А в разведчики что же, не хочешь? – спросил глава семейства.

– Не!

– А что так?

– А если поймают? Пытки? А потом расстрел? Я сам хочу ловить.

– Хулиганов?

– Шпионов! Хулиганы мне не нравятся. У нас их на улице полно. Наиль, Рыга, Витька Яковлев…Видеть их не могу.

– Вот, – тихо проговорила супруга, – говорила тебе? Устами младенца…

– Микки поймает самого злого шпиона! Самого гадкого! Он застрелит его! – вмешалась Людка.

– Обязательно поймает! – согласился папа, вздохнув. – Лен, кушать хочу, как волк, причем тамбовский. Слыхала, небось, про такого?

– Вижу такого. Каждый день.

Я влюбился в людкиного отца сразу и пылко. Теперь я часто бывал в их семье и не раз оставался на ужин. Иногда Василий Павлович – так его звали – был расположен к беседе. Больше всего я пытал его, как не трудно догадаться, насчет геройских подвигов.

– А у вас есть награды, дядь Вась?

– А то…

– Орден?!

– Медаль. За безупречную службу.

– Вы преступника поймали?

– Вроде того.

– С ножом?! Один на один! А вы приемы знаете? Самбо?

– Учил когда-то…

Меня удивляло, что у него глаза всегда были при этом какие-то грустные. И о подвигах он говорил как-то неохотно… Ну, задержали, ну допросили и что?

А Елена Валерьевна вообще морщилась, если я пытал ее про мужнину работу. Люда по страшному секрету призналась, что родители даже ругались из-за работы папы. Я не мог в это поверить. Жить с героем и ругаться!

– Ты не подумай, мама очень любит папу! Только она переживает, боится.

– Чего боятся?! Он – раз-з-два! Приемчик, и все готово. Знаешь, как их учат? Это секрет. Разные секретные приемы. И стреляют они прямо в цель. Хоть с закрытыми глазами. Смотрела «Чингачгука»? Ну вот… и они так. Он на него с ножом, а он рукой вот так раз…

– Ой! Больно же! Отпусти!

– Это меня Пончик научил, я тоже кое-что знаю. Ну не хнычь, все в порядке. Я же шутейно…

Люда обиженно дула на запястье, я тоже дул. Поганец Снежок выскакивал откуда-то из-под дивана – хвостик столбом, спинка горой – и прыгал боком, готовясь к нападению. Мы шустро подбирали ноги и кричали тоже угрожающе.

– Вот только попробуй!

Снежок пробовал почти всегда и почти всегда удачно. Людка визжала, я дрыгал ногами и рычал. Царапался он больно. Изловчившись, я давал ему такой пендель, что он летел в коридор белым мячиком.

– Ты чего? – тут же меняла тональность Людка. – Ему же больно!

– А нам не больно? Пусть знает!

Людка шла за Снежком в коридор и через несколько минут оттуда доносился ее крик.

– Больно же, Снежок!! Ай! Пусти! Не смей!

Я не вмешивался, почесывая расцарапанные кисти. Людка появлялась задом, согнувшись и выставив перед собой руки.

– Не смей больше! Фу, Снежок! Фу!

Потом мы забирались на диван с ногами, а Снежок сидел внизу и хлестал по полу хвостом, дожидаясь, когда сверху свесится его добыча.

– Надо было отправить тебя на Луну, вот погоди! – угрожал я. – Зверюга подвальная.

Однажды так сидели мы с Людой долго, а потом глянули друг на друга и смутились. Людка зачем-то поправила платье, а я покраснел. Что-то надвигалось. Мы отпихивали какую-то страшную мысль, а она уже владела нами.

– Слушай, а ты целовалась когда-нибудь? – вдруг спросил я осипшим голосом.

Людка опустила голову.

– Нет. А ты?

– Да. И не один раз. Еще в детстве. Это просто.

– Н-не знаю… А зачем?

– Все делают это. Хочешь попробовать? Тебе понравится, вот увидишь!

– Хочу, – еле слышно вымолвила Людка, краснея еще гуще, – только я не умею. И мама будет ругаться.

– Не будет! Она и сама наверняка целуется! И мы никому не расскажем. Давай?

– А мы с тобой поженимся?

– Конечно! И Снежок будет с нами.

Людка подняла голову и посмотрела на меня влюбленными глазами.

– И мама с папой!

– Что?

– Будут жить с нами.

– Ну… наверное. И мои родители тоже. Но мы будем отдельно. Как муж и жена. У нас все будет общее. Ты была на свадьбе?

– Да. Целых два раза!

– И я был. Видела, как они целуются?

– Видела… Ты что, прямой сейчас хочешь?

Я лишь облизнул пересохшие губы и кивнул.

– Ты никому не скажешь? Закрой глаза и не смотри на меня, ладно?

Я закрыл глаза. Что-то мокрое, теплое прижалось к моим губам и сразу отпрянуло с испуганным восклицанием.

– Ой! Не смотри на меня!

Люда заплакала.

Я вытер губы и тронул ее за плечо.

– Ну ты чего, Люд? Все нормально. Никто не видел.

Людка вытерла глаза, шмыгнула носом.

– Так страшно. Что теперь будет? Мы же еще маленькие.

– Мы же вырастим, чего ты?

– И будем любить друг друга? Я тебя давно люблю, Микки и ты меня люби.

Перечитывая сейчас эти строки, поймал себя на том, что это напоминает мне историю про то, как Том Сойер впервые поцеловал Ребекку Тэтчер – ну и что с того? Я же не виноват, что мы с Томом похожи.

Елена Валерьевна узнала все про нашу любовь в этот же вечер. Люда сама ей и рассказала. И про то, что мы поженимся, и про поцелуй, и про то, как любим друг друга. К счастью, мама не сошла с ума от ужаса и даже особо не расстроилась. Спасло то, что она была красивой женщиной. Красивые женщины, они такие – их трудно выбить из седла. Чувствовалось, что Елена Валерьевна пережила не одно признание в любви, перевидала всяких мужчин и видела их насквозь. И меня она видела насквозь, поэтому и не перепугалась. Позвала нас с Людкой на кухню, налила чаю и сказала.

– Ну вот что, голубки. Я рада, что вы любите друг друга. Но со свадьбой придется повременить. И с поцелуями тоже. И давайте-ка лучше об этом не будем рассказывать папе. Не будем его расстраивать. Микки, ведь ты разумный мальчик? Я не хочу, чтоб ты приходил в гости, когда меня или папы нет дома. Хорошо?

Я кивнул. Елена Валерьевна вздохнула, подперла ладонью подбородок и с удивлением и любовью разглядывала дочь. Потом сказала грустно и задумчиво.

– Люда, Людочка, Людовик… Ты подумай… Вся в меня пошла. Влюбчивая. Ой, влюбчивая… Не будет тебе покоя, Людовик…

До сих пор благодарен Елене Валерьевне за ее чистое сердце, за то, что избавила нас от тошнотворных нотаций тогда, от бабского «ой, что вы