Утраченная реликвия - Сергей Сухинов

Тем не менее, правительственные спецотряды приступили к насильственному изъятию из храмов всех ценностей, что вызвало массовые протесты. Во многих городах народ выступил в защиту храмов, забастовали рабочие заводов и железной дороги; кое-где доходило до открытого столкновения и кровопролития.

С тех пор минуло почти два десятка лет, а события весны 1922 года отчетливо всплыли в малейших подробностях. Серафим приехал тогда в Тверь проведать отца. Утром 26 марта 1922 года Успенский собор в Твери и городские монастыри были окружены цепью курсантов и красноармейцев. План изъятия ценностей был тщательно продуман. В монастырях работы по описанию и изъятию церковной утвари проходили спокойно. Казалось, ничто не предвещало событий, которые последовали, когда в главный храм Твери попытались войти члены комиссии. Вначале не заладилось с дверями – у настоятеля собора отца Алексия почему-то не оказалось ключей, замок открывали отмычкой. Однако дверь оказалась еще и запертой изнутри. Пришлось принести бревно и, раскачивая его на руках ломать кованные церковные врата.

В это время собравшаяся около храма толпа стала теснить красноармейцев. Народ все прибывал и прибывал. Услышав, что «комиссары» громят собор, верующие со всех концов города побежали к храму. В солдат полетел лед, смерзшийся снег, камни. Солдаты, грязно ругаясь, отступили.

Командовавший красноармейцами комиссар крикнул своему подчиненному:

– Васильев! Беги в ГубЧека. Пусть пришлют пулеметную команду. Черт их знает, сколько народу еще придет. Да и в соборе кто-то заперся, может там и оружие есть.

– Есть товарищ комиссар.

– Да пусть гранат захватят! – крикнул он вдогонку убегавшему бойцу.

Пока Васильев бегал за подкреплением, комиссар нетерпеливо ходил взад вперед перед притихшей толпой и строем красноармейцев. Подкрепление, похоже, задерживалось, и комиссар решил справиться с безоружными людьми сам.

Он поднял голову, осмотрел толпу и своих солдат и вдруг резко скомандовал:

– Ружья к бою, – скомандовал он.

Солдаты поначалу опешили и стояли в растерянности не решаясь поднять оружие против женщин и стариков. Один из красноармейцев, молодой безусый парень, тихо сказал:

– Господи, да что же мы делаем, братцы? Ведь меня здесь крестили! И тебя, Федор Ивлев, и тебя, Василий Степанов… Нельзя ж так разбойничать, Бог накажет!

Чернобровый комиссар, с обезображенным ненавистью лицом злобно выругался и, выхватив револьвер, крикнул:

– Ах ты сволочь, Иван! Выходит, верно про тебя говорили, будто ты не из рабочих, а из купеческого отродья. Накажет ли тебя Бог не знаю, а вот революционный трибунал с тобой быстро разберется! Сайфутдинов! Андреев! Взять его! Пока свяжите, потом в ЧК!

– Ну, кто еще пришел сюда помолиться? – свирепо произнес комиссар, обводя солдат пронзительным взором. – Молчите? Хорошо. А теперь я вам напомню, что наша молодая Советская республика нынче задыхается от голода, и ей не на что купить за границей хлеба для миллионов детей, женщин и стариков. В это самое время кулаки прячут и жгут свое зерно, чтобы оно не досталось большевикам и простому народу, а попы держатся за золотые и серебряные оклады своих никому не нужных икон, а также разную церковную утварь. Взять их и отдать голодающим людям – наша задача, понятно? Ну, а теперь за дело!

– Готовьсь! – крикнул он пронзительно.

Солдаты подняли ружья и навели на людей, загородивших собой храм. Толпа ахнула и отпрянула назад и в стороны. Кто-то из бойцов, не желая брать греха на душу метил поверх голов, но иные целились тщательно выцеливали, чтобы не промахнуться.

– Не стреляйте, православные! – успел еще крикнуть отец Алексий красноармейцам, и бросился к комиссару, но было уже поздно.

– Пли! – с яростью скомандовал тот.

Раздался залп. Несколько человек упали как подкошенные. Истошно завопили женщины. Снег окрасился кровью. С куполов с громким карканьем взлетели вороны, разнося по городу весть о новой беде. Толпа хлынула с соборной площади в боковые переулки. На снегу остались раненные и убитые. Над ними склонились близкие, стараясь помочь. На церковной паперти перед вратами еще стояли самые смелые.

Солдаты решительно пошли к церковным вратам, держа винтовки с примкнутыми штыками наперевес.

– Креста на вас нет, – крикнул им отец Алексий, стоя рядом с комиссаром.

Тот наотмашь ударил его рукояткой нагана по голове. Священник упал, обливаясь кровью. Солдаты оттеснили защитников от дверей храма, выломали, наконец, двери, и ворвались внутрь.

Отец Серафим был в это время в храме и о том, что происходило за его стенами, узнал уже позднее от очевидцев. С ним было еще с десяток мирян. Когда двери взломали, они, держась за руки, образовали живую цепь, не давая грабителям пройти в алтарь. Началось избиение. Комиссар в кожаной куртке зверствовал больше всех, избивая непокорных ногами. Когда храм очистили от защитников, солдаты начали сдирать с икон серебряные оклады и выносить на прибывшие подводы, которые сторожила подоспевшая, наконец, пулеметная команда. Покончив с ними, солдаты отправились в алтарь. Но отец Серафим неожиданно встал на их пути в Царских Вратах. Ему уже изрядно досталось в драке, голова кружилась, по лицу струилась кровь, но он нашел в себе силы пробраться к алтарю. Красноармеец замахнулся винтовкой и ударом приклада сбил его с ног.

– Заходи, ребята, – весело сказал он своим товарищам. – Батюшка благословил.

Когда все было кончено, комиссар вышел из храма, подошел к все еще лежащему на снегу отцу Алексию и рывком поднял его на ноги.

– Ну что, поп, скажешь? – с издевкой произнес комиссар. – Твоя взяла, или наша? Что же твой Христос не наказал нас, иродов? Ну, пускай он поразит нас сейчас громом, мы не возражаем. Верно, ребята?

Солдаты рассмеялись, нервно оглядываясь по сторонам. Похоже, им самим не верилось в то, что они натворили. Отец Алексий вытер с лица кровь, выплюнул выбитые зубы.

– Теперь… ваше время… и власть тьмы, – тяжело дыша, с трудом выговаривая слова, сказал он.

Комиссар захохотал:

– Хитер поп, хитер! Думаешь мы такие темные, что не нашли твой клад, куда ты свои потиры[1] и дискосы[2] попрятал?

Отец Алексий вздрогнул. Он надеялся, что удастся сохранить от поругания хотя бы священные сосуды.

– Но и мы не лыком шиты, – продолжал комиссар. – Есть у вас в Церкви и сознательные священнослужители, готовые сотрудничать с советской властью.

Теперь отец Алексий увидел, что рядом с повозками, на которые были навалены, драгоценные ризы с икон, напрестольные кресты, серебряные царские врата, священные книги в дорогих окладах, стоит отец Евсевий, молодой дьякон из его храма. В руках отца Евсевия была тетрадь, в которой он что-то помечал, давая указания солдатам, подносящим новые предметы. Значит он?