Право на безумие - Аякко Стамм

«Чем дальше я углубляюсь в этот роман,

тем всё более для меня интересна Нури».

Нечаянный читатель

Женщина – существо хрупкое, ранимое, по природе своей слабое, остро нуждающееся в опеке, вопреки всем настойчивым попыткам показаться внешне сильной, независимой, самодостаточной. А часто именно благодаря таким попыткам, высвечивающим как фонарик кладоискателя все её слабости, составляющие истинную её драгоценность.

И верное до отчаянности. Как бы упрямо очевидность ни указывала нелицеприятным перстом на многое множество обличительных примеров, когда женщина, вольно ли, невольно оказывалась в чужой постели, а то и вовсе среди неподдающейся исчислению армии представительниц самой древней в мире профессии, автор берёт на себя смелость и ответственность утверждать, что в таковое положение её неизменно приводит мужчина. Причём в отличие от неё, делает это абсолютно осознанно и целенаправленно. А что она? Она и тогда остаётся верной одному единственному, Богом суженому, вопреки всем прилипчивым ряженым. Потому как таково определение для неё, такова её природная естественная сила. Этой силой она жива, ею она вдохновенна, в ней всё неисчислимое её богатство. Она может всё: и коня на скаку, и в горящую избу, и саму себя на жертвенный алтарь без слёз и сожаления – лишь бы это нужно было ему. Он может даже ничего не говорить, ни о чём не просить её, не намекать, вовсе не понимать своей нужды. Она сама огромным преданным сердцем узнает, почувствует, примет на себя и одарит всего с ног до головы, да так просто и естественно, настолько бесхитростно и тихо, будто кофе ему на завтрак сварит, будто это её обычное будничное занятие. Вот она какая наша женщина.

Но этим она и слаба, в этом её самое уязвимое место. Потому что нет ничего страшнее для неё, нет ничего болезненнее, тяжелее смертельной могильной тяжести, чем ненужность, оставленность, безразличие. Ни болезнь, ни усталость, ни какие-либо иные перипетии этой сложной жизни не ломают её так, как простая потеря внимания, как ощущение отстранённости, брошенности. Тогда она теряет всё,… нелюбимая, она погибает, умирает в муках. А умерев раз, рискует никогда уже больше не возродиться. И было ей нужно всего-то – ощущение или хотя бы иллюзия нужности, необходимости, единственности для единственного. Вот и вся её надоба в этой жизни.

Холодным осенним вечером Нури сидела в полутёмной, освещённой лишь одной настольной лампой комнате и считывала с монитора компьютера буковки текста, случайно привлекшие к себе и держащие теперь жёсткой хваткой её внимание. На улице лениво, но безутешно хныкал ноябрь, носился туда-сюда безумный ветер, срывая с уже оголённых деревьев последние лоскуты листвы, да уныло желтел одинокий фонарь напротив окна, высвечивая из тёмной пустоты природного увядания оставшиеся куски красоты. Настроение и без того было хреновое… Откровенно говоря, никакого настроения,… а тут ещё этот текст… Зачем он ей? За какой такой надобностью он как будто специально тут оказался, лишь только она включила компьютер и вошла в интернет? Вероятно, Аскольд по своей всегдашней рассеянности оставил, забыл удалить. А ей теперь вот досталось… Ну почему ей?! Почему всё плохое непременно ей?! За что?! Да когда же это всё возникло в её вдруг опустевшей жизни и когда, наконец, закончится?! Она поняла, что устала. Нет больше ни сил, ни желания жить. А ведь столько всего было, столько всего предвещало полноту, переизбыток, насыщенность. И вдруг … пустота.

Вот уже девять лет, как они вернулись из монастыря. Девять лет,… а будто только вчера. Нури приехала раньше. Аскольд привёз её в Москву, поселил у своего приятеля (у того пустовал маленький летний домик близ Пирогово[33]), помог получить нехитрую работу на местной лодочной станции и укатил обратно. Ему так было нужно. А ей? Ей тоже было нужно … так. Ей всегда было нужно то, что важно для него.

Она родилась и воспитывалась в семье, где издревле, ещё от далёких-далёких татарских предков исповедовали ислам. Род её уходил корнями глубоко, густо прорастал многочисленными ответвлениями из юрты Великого Могола. Когда в пылу какого-нибудь спора или даже конфликта Нури начинала сердиться, то упредительно предостерегая оппонента, легко и беззлобно шутила, будто вот-вот в ней готов проснуться дедушка Чингисхан. Трудно, часто невозможно было незадачливому спорщику вычислить по её большим зелёным глазам, сколько же шутки действительно таится в этом предупреждении. Многие опрометчиво попадались и были биты, вовремя не соразмерив обаяние изумрудных восточных очей с неиссякаемым духом вольного степного ветра, унаследованного ею посредством хитроумной игры крови от великого завоевателя вселенной. Нурсина конечно не походила на дикую, необъезженную кобылицу, она была невысокой, хрупкой, очаровательной, исключительно доброй и отзывчивой девушкой. Но твёрдость и своенравие характера великого предка, всплывающие взрывоопасной волной в минуты решительных действий, ей передались в полной мере.

Нури нельзя было назвать набожной или хотя бы осознанной мусульманкой. Скорее она была просто верна традициям исламской семьи. Она свободно, как заправский мулла, совершала намаз[34]по-арабски, хотя абсолютно не владела этим языком и не понимала ни слова из того, что произносит. Просто так было нужно, а значит должно. Выпорхнув однажды из родительского гнезда, она со временем отошла от исполнения религиозных обрядов, постов и даже мусульманских праздников. А связав свою жизнь с Аскольдом, Нюра стала легко отзываться на русское имя, ей нисколько не претило наличие в их доме православных икон и посещение мужем церкви. Рождество и Пасху они праздновали вместе, хотя и вкладывали в эти события разное значение. Для Нюры это были просто праздники со сбором многочисленных аскольдовых друзей и хлебосольным шумным застольем. Но свинину кушать она так и не научилась. Ни в каком виде. Да Богатов ничуть и не принуждал её, не настаивал на искусственном оправославливании подруги. Он уважал её веру, её привычки, ценил в ней её национальный колорит, искренне почитал и даже любил её родителей. Их брак не был светским. Ну, разве только немного. Скорее межконфессиональным. Они довольно часто и подолгу разговаривали на религиозные темы, рассказывая, разъясняя друг другу особенности своих вероисповеданий, радовались обнаруженным совпадениям и общим моментам, не спорили о разногласиях. А чего о них спорить? Известно, что непримиримое отстаивание истины – лучшее средство для умножения распрей. Истина же вовсе не нуждается в отстаивании. Она незыблема. Она лишь хочет, чтобы в ней пребывали.