Верховные судороги - Кристофер Тейлор Бакли

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Декстер.

— В последний год школьной учебы она и еще одна девица смазали туалетное сиденье их директрисы кремом для бритья.

Какое-то время Декстер молча смотрел на своего начальника штаба, потом сказал:

— Да, это, конечно, тот самый кол, которым мы сможем пронзить ее сердце.

— Простите, сенатор. Мы продолжаем искать.

В итоге, перед самым началом последнего дня посвященных Картрайт слушаний, сенатор Декстер Митчелл обнаружил, что стоит на трамплине для прыжков в воду, а далеко внизу под ним расстилается бассейн, из которого кто-то спустил воду.

— С добрым утром! — легонько постучав по столу ручкой председательского молотка, начал он. — Сенатор Рамос-и-Гуальтапо, можете задавать свидетелю вопросы.

Сильвия послушно задала судье Картрайт вопрос — чисто технический, касающийся применимости пункта Конституции о регулировании торговли.

— Ну что же, сенатор, — начала Пеппер, — как вам известно, в девятьсот восьмидесятых суд разошелся по этому вопросу во мнениях и отменил собственное постановление по делу «Гарсиа против Транспортного управления Сан-Антонио»…

Сильвия с понимающим видом кивала и время от времени злобно поглядывала на Декстера. Декстер же думал: «Я даже в „Соседях мистера Роджерса“ видел эпизоды более агрессивные. Спросила бы уж заодно, по какому рецепту она готовит ананасовый торт».

Выслушав ответ Пеппер, Сильвия произнесла:

— Спасибо, судья Картрайт, у меня больше нет вопросов.

И вот теперь уже точно настал черед Декстера Митчелла. Впоследствии об этом моменте строились догадки самые разные. Все взгляды обратились к сенатору. Обычно он этим ощущением упивался. Но не сегодня.

Даже Терри, его супруга, подруга его студенческих лет, спутница жизни, которой он доверял все тайны своего сердца, любовница, лучший друг и мать его привлекательных детей, даже она сказала ему этим утром над тарелкой измельченных пшеничных хлопьев:

— Надеюсь, ты не собираешься поставить себя в дурацкое положение из-за судьи Картрайт?

Собираешься? Собираешься? Человека с набитым пшеничными хлопьями ртом лишают дара связной речи — и кто? Его собственная жена! «Да, радость моя, — хотелось ему ответить, — занятно, что ты заговорила об этом. Я целую ночь промаялся, „собираясь“ с мыслями о том, как бы мне получше выставить себя на национальном телевидении окончательным идиотом. У тебя никаких идей нет? Может, мне высморкаться в галстук сенатора Тронкмайера? Как по-твоему, это поставит меня в положение достаточно дурацкое? Или лучше завести с ней разговор о праве на равную защиту законом, а в самый разгар его пердынуть так, что и термоядерную бомбу завидки возьмут?»

— По-моему, она великолепна, — продолжала, не отрывая глаз от газеты, Терри.

— Спасибо, что сообщила мне об этом, радость моя.

— Пожалуйста, — ответила, так и не взглянув на него, Терри.

— Судья Картрайт, — начал Декстер Митчелл, слегка наклонясь над столом и глядя Пеппер в лицо. За ее спиной сидел Грейдон Кленнденнинн, походивший сегодня на каменного льва с лестницы публичной библиотеки. Сидел дедушка Пеппер, шериф Джи-Джи. Все эти три дня он, скрестив на груди руки, грозно взирал на членов комитета по судоустройству: «Вот только троньте мою девочку, я вам всем кишки выпущу». Рядом с ним сидела эта его мексиканка. А за ней преподобный Роско. «Интересно у вас получилось с Руби, преподобный… Нет, — одернул себя Декстер. — В это лучше не суйся».

Декстер откашлялся.

— Судья Картрайт, вы… вы, должно быть, сильно удивились, когда президент Вандердамп выдвинул вашу кандидатуру на этот пост.

— Это вопрос, сенатор, или констатация вопиюще самоочевидного факта?

[Смех в зале.]

— Ха-ха, — покивал Декстер, — вы совершенно правы. Да, да, полагаю, что правы. Потому что человек, находящийся в вашем… положении, то есть исполняющий вашу нынешнюю работу, как правило… то есть я хочу сказать…

— Давайте я помогу вам выпутаться, сенатор, — прервала его Пеппер. — Телефонный звонок президента оглушил меня, точно гром с ясного неба. Признаю со всей откровенностью. Но мы ведь, кажется, выяснили это еще в первые пять минут слушаний.

[Смех в зале.]

— Да, да. Вы совершенно правы, судья…

— Для того чтобы напрашиваться на эту работу, — Пеппер прищурилась с лукавством, полный смысл которого был понятен только ей и Декстеру (не считая, разумеется, президента, Грейдона Кленнденнинна и Хейдена Корка), — нужен человек, у которого «кохонес»[46]намного больше моих.

И этот момент слушаний по поводу кандидатуры Картрайт также породил в дальнейшем серьезные разнотолки. Многие недоумевали, почему сенатор Митчелл даже не попросил объяснить ему значение слова «кохонес». Он лишь поежился и, слегка заикаясь, сообщил:

— Су-судья, с моей точки зрения, вы проделали, отвечая на вопросы нашего комитета, о-очень серьезную и даже великолепную работу.

Пеппер, не спуская с него бесстрастного взгляда, сказала:

— Вы очень добры, сэр.

— Некоторые из членов комитета, — продолжал Декстер, — хотели бы спросить у вас… задать вам кое-какие вопросы, относительно… э-э… далекого прошлого.

Пеппер прищурилась.

— Однако мы решили, что комитет не будет вдаваться, если можно так выразиться, в эти материи.

И тут лицо Декстера Митчелла изменилось, внезапно и пугающе, озарившись выражением победительного великодушия, — примерно такое же появляется на лице человека, только что надумавшего одним росчерком пера отказаться от всего своего состояния.

— Да, — лучезарно улыбнулся Митчелл. — И если я вправе высказать мое личное мнение, это решение было правильным.

Члены комитета, приоткрыв рты, смотрели на своего председателя.

— Как человек, возглавляющий наш высокий комитет, я целиком и полностью уверен, что никаких достойных результатов мы, вступив на этот путь, получить не смогли бы. Нет, нет. И потому, судья, я рад — действительно, очень рад, — сказать… объявить прямо здесь и сейчас, без дальнейших проволочек, что, согласно коллективному мнению комитета, ваша кандидатура будет, скорее всего…

Декстер выдержал паузу, походившую на повисшего в небе, на восходящих потоках теплого воздуха, яркого бумажного змея.

— …я бы даже сказал, почти наверняка одобрена им.

Легкий трепет радости прокатился по залу, и эфирные волны мгновенно распространили его по всей стране. Страна в этот миг вдохнула и выдохнула, как один человек, огромное счастливое «аааах» понеслось от одного сияющего океана к другому, покрывая попутно рябью поля янтарной пшеницы.