Брачный контракт - Оноре де Бальзак

Маменька упрекает тебя, зачем ты все от нее скрывал: ведь она разбирается в делах не хуже любого стряпчего. Тогда она не стала бы покупать, рассчитывая доставить тебе удовольствие, имение Гренруж, вдающееся клином в твои земли, и могла бы одолжить тебе сто тридцать тысяч франков. Твое решение уехать привело ее в отчаяние. Она беспокоится, как отзовется на тебе пребывание в Индии, умоляет тебя быть воздержанным, не увлекаться женщинами… Я даже расхохоталась Ведь я уверена в тебе, как в себе самой. Ты добудешь богатство, ты сохранишь мне верность. Лишь я одна знаю твою чисто женскую нежность, все твои затаенные чувства, превращающие тебя в восхитительный цветок, которому место на небесах.

Бордосцы не без основания прозвали тебя „душистый горошек“! Кто же теперь будет заботиться о моем прелестном цветке? Меня терзают тяжелые мысли. Твоя Натали, твоя женушка, осталась здесь, в то время как ты, может быть, уже страдаешь! Я, привыкшая жить с тобой душа в душу, не могу разделять твоих забот, бед, опасностей! С кем же ты будешь теперь всем делиться? Как сможешь обойтись без ушка, в которое ты привык шептать все без утайки? Моя мимоза, унесенная бурей, зачем ты покинула ту почву, где только и могла источать свое благоухание? Мне кажется, будто я уже целую вечность в разлуке с тобой. Париж обдает меня холодом. Я много плакала. Быть причиной твоего разорения! Какая ужасная мысль для любящей жены! Ты относился ко мне, как к ребенку, которому дают все, чего он ни потребует, как к куртизанке, ради которой какой-нибудь вертопрах проматывает все свое состояние.

Твоя ложная деликатность обидна для меня. Неужели ты думаешь, что я не могла обойтись без нарядов, балов, Оперы, успехов в обществе? Неужели я так ветрена? Неужели, по-твоему, я не в состоянии думать ни о чем серьезном, заботиться о твоих интересах и способна только доставлять наслаждения? Если бы вы, сударь, не были так далеко от меня, страдая и томясь, — вам досталось бы за такую дерзость! Быть столь низкого мнения о своей жене! Господи, для чего же я вела светскую жизнь, как не для того, чтобы польстить твоему тщеславию? И наряжалась я только для тебя, ты это знаешь. Если я провинилась в чем-нибудь, то теперь жестоко наказана: разлука с тобой — тяжкое искупление нашего счастья. Оно было слишком огромно, мы должны были рано или поздно заплатить за него большим горем, и вот наступила расплата. После часов блаженства, столь ревниво скрываемого от любопытных глаз, после бесконечной смены празднеств и тайных безумств нашей любви возможно только одно — жизнь в полном уединении.

В уединении, дорогой друг, растут глубокие чувства, и я стремлюсь быть одна. Что мне делать в обществе? Кого радовать своими успехами? О, жить в Ланстраке, поместье, благоустроенном твоим отцом, в доме, заново отделанном тобой с такой роскошью, жить там с нашим ребенком, ожидая твоего возвращения, молиться за тебя каждое утро, каждый вечер — разве уже не счастье? Эти молитвы будут исходить от матери и от ребенка, от женщины и от ангелочка. Увидишь ли ты мысленным взором эти ручонки, которые я буду складывать для молитвы? Будешь ли ты, как и я, вспоминать по вечерам счастливое прошлое, о котором ты с та кой нежностью говоришь в своем чудном письме? О, конечно, мы одинаково любим друг друга. Эта уверенность — талисман против всякого несчастья. Я так ж? мало сомневаюсь в тебе, как и ты — во мне. Но чем я могу утешить тебя? Ведь я сама расстроена, убита, для меня эти шесть лет — точно пустыня, которую нужно перейти. Нет, я не так уж несчастна: ведь я буду в этой пустыне не одна, а с нашим малюткой. Я хочу подарить тебе сына, ведь он нужен нам, не правда ли? Прощай же, любимый мой! Наши молитвы, наша любовь всюду сопровождают тебя. Следы слез на этом листке скажут тебе все то, чего я не могу выразить словами. Прими поцелуй, который запечатлела здесь, в этой рамочке

Твоя Натали».

Читая письмо, Поль предался думам, навеянным этими упоительными любовными уверениями и воспоминаниями о ласках, которые он перебирал в уме, чтобы объяснить себе, как это случилось, что его жена будет матерью. Чем счастливее человек, тем больше он трепещет за свое счастье. Если он мягкосердечен (а мягкосердечию всегда сопутствует некоторое слабоволие), то чем больше его счастье, тем сильнее его тревога и ревность. Люди с твердым характером не знают ни ревности, ни страха: ведь ревность — это сомнение, а страх — малодушие. Безграничная доверчивость — отличительная черта души великих людей. Если их обманули — а ведь и сильные и слабые люди равно могут стать жертвой обмана, — тогда их презрение становится секирой, — оно уничтожает. Но такие натуры встречаются редко. Кому не случалось, вместо того чтобы слушаться голоса рассудка, опоры нашего бренного тела, внимать неведомому, но мощному голосу, подвергающему сомнению решительно все?

Поль, недоумевая перед некоторыми противоречивыми фактами, не знал, что и подумать. Заблудившись в путанице мыслей, весь во власти ужасного сомнения, овладевшего им помимо его воли, он дважды прочел длинное письмо Натали и не мог сделать какой-нибудь вывод ни в пользу жены, ни против нее. Но мало-помалу он стал поддаваться вере в ее чистоту, чему способствовал залог любви, полученный им. Любовь многоречивая может быть столь же убедительна, как и любовь немногословная.

Для того чтобы понять, что вслед за этим предстояло пережить Полю, нужно помнить, что он плыл среди океана, такого же безбрежного, как и широко раскинувшееся перед ним прошлое. Жизнь вновь казалась ему похожей на безоблачное небо, и после мучительных сомнений он вновь обрел беспредельную, чистую, искреннюю веру христианина и влюбленного, веру, подсказанную голосом сердца. Необходимо также привести здесь предварительно письмо Поля, на которое отвечал ему Анри де Марсе.

«Анри, мне придется поделиться с тобой самой тягостной вестью, какую можно сообщить другу: я разорен. Когда ты прочтешь эти строки, я буду уже в Бордо, готовясь отплыть в Калькутту на „Прекрасной Амели“. Ты найдешь у своего нотариуса договор, нуждающийся только в твоей подписи, чтобы войти в законную силу, — фиктивный договор, согласно которому я сдаю тебе в аренду свой особняк сроком на шесть лет; подтверди фиктивность этого договора письмом на имя моей жены. Я был вынужден прибегнуть к этой предосторожности, чтобы Натали могла оставаться в нашем доме, не боясь, что его отберут. Затем я уступаю тебе права на все доходы с моего майората за ближайшие четыре года и взамен этого прошу тебя одолжить мне полтораста тысяч франков, послав вексель на эту сумму через какой-либо бордоский банк на имя Матиаса. Моя жена даст тебе поручительство, оно послужит добавочным обеспечением. Если же доходы с майората возместят эту сумму раньше, чем я предполагаю, то мы сочтемся, когда я вернусь Деньги, которые я прошу тебя мне ссудить, нужны мне для того, чтобы попытать счастья Хорошо тебя зная, я уверен, что без лишних слов получу их от тебя накануне своего отъезда из Бордо. Я поступил точно так же, как ты сам поступил бы на моем месте. Я крепился до последней минуты, и никто не подозревал о моем разорении. Затем, когда по Парижу распространился слух об аресте, наложенном на мою недвижимость, я достал под вексель сто тысяч и решил попробовать счастья в игре. Случай мог бы меня спасти, но я проиграл. Каким образом я разорился? По доброй воле, дорогой Анри. С первого же дня я видел, что мы живем не по средствам; я заранее знал, к чему это приведет, и закрывал глаза, так как не в силах был сказать жене: „Уедем из Парижа, поселимся в Ланстраке!“