Брачный контракт - Оноре де Бальзак

Из всего этого ты можешь заключить, дорогой мой, что полученные мною от тебя полномочия, которыми я охотно воспользовался бы, так как это меня позабавило бы, оказываются недействительными. Несчастье, которое я должен был предупредить, уже свалилось на твою голову, consummatum est.[5]Прости, дружище, что я пишу в свойственном мне тоне (а ля де Марсе, как ты говаривал) о том, к чему ты относишься серьезно. Я далек от мысли плясать на могиле Друга, как наследник на могиле дядюшки. Но ты написал мне, что стал настоящим мужчиной; я верю этому и говорю с тобой не как с влюбленным, а как с дальновидным политиком.

Для тебя этот случай — то же самое, что клеймо на плече каторжника, клеймо, которое побуждает его вечно сопротивляться обществу, вечно быть с ним в борьбе. Но ты уже избавился от самой тяжелой заботы: брак порабощал тебя, теперь ты вырвался из-под его власти.

Поль, я твой друг в полном смысле этого слова. Если б ты обладал железной настойчивостью, если б энергия не проснулась в тебе так поздно, — я доказал бы тебе свою дружбу, поделившись с тобой некоторыми планами; тогда ты стал бы смотреть на людей, как на ковер под ногами. Но напрасно я делился с тобой соображениями, благодаря которым я получил возможность буйствовать с несколькими друзьями в просвещенном парижском обществе, точно бык в посудной лавке. Когда под видом вымышленных историй я описывал тебе свои похождения в юности, ты и в самом деле принимал мои слова за вымысел, не понимая всего их значения. Поэтому мне пришлось относиться к тебе как к жертве несчастной страсти, и только.

Но сейчас ты, честное слово, держишься молодцом и ничего не потерял в моих глазах, как, может быть, предполагаешь. Я восхищаюсь талантливыми мошенниками, но в то же время люблю и уважаю обманутых ими людей. Помнишь, по поводу врача, весьма печально кончившего, расплатившегося на эшафоте за свою любовь, я рассказал тебе другого рода историю, ничуть не хуже первой, — о том, как один бедняга-адвокат совершил подлог (за что и был сослан на каторгу) с той целью, чтобы жена, которую он обожал, как и ты — свою, могла получать тридцать тысяч ливров дохода, а та сама донесла на мужа, чтобы отделаться от него и выйти за любовника. Ты возмущался тогда до глубины души, точно так же, как и несколько глупцов, ужинавших вместе с нами. Дорогой мой, ты сам очутился ныне в положении этого адвоката, разве только что не сослан на каторгу. Друзья поспешили тебя опорочить, а это в наше время равносильно обвинительному приговору.

Маркиза де Листомэр, сестра Ванденесов, ее кружок (к нему примкнул маленький Растиньяк, плут, который уже выбивается в люди), госпожа д'Эглемон, все завсегдатаи ее гостиной, где царит Шарль де Ванденес, Ленонкуры, графиня Ферро, г-жа д'Эспар, Нусингены, господа из испанского посольства — словом, весь этот чванливый мирок весьма искусно обдает тебя грязью. Ты для них — шалопай, картежник, кутила, промотавший, как дурак, все свое состояние. По их словам, твоя жена, эта воплощенная добродетель, несколько раз платила за тебя долги; она и сейчас будто бы выкупила, несмотря на раздел имущества, твои векселя на сто тысяч франков. К счастью, говорят они, ты догадался вовремя исчезнуть; если б ты продолжал вести такую жизнь, то довел бы жену до нищеты, она стала бы жертвой своей любви к мужу…

Когда человек достигает вершины власти, ему приписывают все добродетели, какие только можно перечислить в эпитафиях; когда же он попадает в беду — у него оказывается больше пороков, чем у блудного сына. Ты и представить себе не можешь, каким донжуаном тебя считают в светском обществе Ты якобы играл на бирже, у тебя были порочные наклонности, удовлетворять которые стоило огромных денег; ходят всякие толки и шутки по поводу того, что здесь не обошлось без женщин. Ты-де платил ростовщикам бешеные проценты. Братья Ванденесы рассказывают, смеясь, что Жигонне продал тебе за шесть тысяч франков фрегат из слоновой кости и за сто экю купил его обратно у твоего камердинера, чтобы вторично продать его тебе же, и как ты торжественно уничтожил эту вещицу, когда обнаружил, что на истраченные на нее деньги можно было приобрести настоящий бриг, Эта история случилась с Максимом де Трай лет девять тому назад; но она так к тебе подходит, что Максим навсегда потерял командование фрегатом. Словом, не могу перечислить всего, что о тебе говорят, ибо ты поставляешь материал для целой энциклопедии сплетен, все время растущей благодаря деятельному участию женщин.

При таком положении вещей даже самые неприступные особы имеют законное право утешиться с графом Феликсом де Ванденесом (его папенька наконец вчера умер). Твоя жена пользуется огромным успехом.

Вечером в Итальянской опере г-жа де Кан начала было повторять мне все эти россказни. „Полноте, — воскликнул я, — ведь вы еще ничего не знаете! Поль обокрал банки и надул казну. Ведь не кто иной, как он, убил Эццелина, зарезал трех Медор с улицы Сен-Дени и, по-видимому (между нами будь сказано), является участником шайки, известной под названием „Десять тысяч“. Его сообщником был знаменитый Жак Коллен, которого полиция никак не может поймать с тех пор, как он бежал последний раз с каторги. Поль укрывал его в своем доме. Как видите, он способен на все: он обманывал даже правительство. Сейчас они уехали вдвоем, чтобы вместе подвизаться в Индии и похитить „Великого Могола“. Г-жа де Кан, кажется, поняла, что светской женщине не следует превращать свои прелестный ротик в венецианскую бронзовую пасть.

Многие не допускают мысли о возможности таких трагикомедий и утверждают, что это выдумки, — они слишком верят в человечество и добрые чувства! Но ведь Талейран, мой милый, проронил как-то замечательные слова: „Чего на свете не бывает?“.

Конечно, нам случалось видеть и более поразительные вещи, чем этот заговор родственников против тебя, но светское общество прилагает все усилия, чтобы скрыть их и доказать, что на него возводят напраслину. К тому же эти блестящие драмы разыгрываются так непринужденно, с таким вкусом, что даже мне приходится порой протирать стекла лорнета, чтобы доискаться до сути дела.

Но, повторяю, ты мой друг, мы вместе приняли крещение шампанским, вместе причащались перед алтарем Венеры Доступной, нас обоих благословил крючковатыми пальцами Азарт, — и если ты очутился в ложном положении, я сокрушу двадцать семейств, но обелю тебя. Видишь, как я тебя люблю: разве я кому-нибудь писал столь длинные письма? Прочти же внимательно то, что мне осталось тебе сообщить.

Увы, Поль, мне все равно приходится заняться бумагомаранием, чтобы научиться составлять деловые письма: видишь ли, я решил окунуться в политику. Через пять лет я намерен получить портфель министра или же должность посла, чтобы иметь возможность ворочать государственными делами по своему усмотрению. В известном возрасте самой желанной возлюбленной для мужчины является его страна. Я вступаю в ряды тех, кто может ниспровергнуть весь наш общественный строй, а не только нынешний кабинет. Словом, я принадлежу к числу сторонников одного князя, который хоть и припадает на ногу, но к цели идет твердой поступью и является, по-моему, гениальным политиком, чье имя войдет в историю; он правитель по призванию, как бывают артисты по призванию. Все мы: Ронкероли, Монриво, Гранлье, Ла-Рош-Югон, Серизи, Ферро и Гранвиль — объединились против „партии попов“, как остроумно выражается партия простаков, представляемая газетой „Конститюсьонель“. Мы хотим свалить обоих Ванденесов, герцогов Ленонкуров, Наварренов, де Ланжс и сторонников архиепископа. Чтобы одержать верх, мы готовы заключить союз с Лафайетом, орлеанистами, левыми — короче, с людьми, которых придется убрать на другой же день после победы, ибо править страной, придерживаясь их принципов, совершенно невозможно. Мы на все готовы ради блага родины и своего собственного блага. Вопросы, касающиеся личностей, вроде того, кто у нас будет королем, стали нынче сентиментальными глупостями, — политика должна быть выше их. В этом отношении англичане с их королем-дожем ушли значительно дальше нас. Политика уже не в этом, Дружище. Политика — в том, чтобы дать нации толчок, создав олигархию, олицетворяющую твердую власть и направляющую государственные дела по определенному пути, вместо того чтобы дергать страну то туда, то сюда, как это происходит уже сорок лет в нашей прекрасной Франции, столь разумной и в то же время столь глупой, столь мудрой и все-таки безрассудной. Наша страна нуждается не в людях, а в порядке. Не все ли равно, кто осуществит этот славный замысел? Если осуществляется великая цель, если народ счастлив и не волнуется, что ему за дело до выгод, приносимых нам властью, до наших привилегий, богатств и удовольствий?