Веревочка. Лагерные хроники - Яков Капустин

Меня он держал в напряжении постоянно, и периодически сажал в изолятор, но вышестоящее начальство, ответственное за план, освобождало меня всегда через сутки-двое, что кума приводило в бешенство.

Но однажды произошло событие, заставившее Косорылого, который ненавидел эту кличку, считать меня личным врагом. Узнав, что ко мне приехала мать на длительное свидание, Косорылый, а иначе за глаза его не называли, пришёл в нашу комнату и начал меня расхваливать матери, глядя на меня, чтобы я понимал, что он глумится и получает удовольствие.

Мама, выслушав о сыне столько добрых слов, решила поблагодарить хорошего начальника, о котором за эти два дня постоянно слышала от меня и соседей по дому свидания и, полагая, что у него такая фамилия, на голубом глазу произнесла:

– Спасибо вам большое товарищ Косорылов.

Кум посмотрел на меня печальными глазами, наверное, уже решив для себя, во что мне это обойдётся и молча удалился.

Его мести я ждал недолго.

Командир взвода охраны лейтенант Женя Ушаков, с которым мы были в приятельских отношениях, попросил заказать для его начальства у наших умельцев хороший охотничий нож в ножнах.

За две бутылки водки слесарь Володька Закржевский смастерил из автомобильной рессоры прекрасный нож, с которым не стыдно было пойти и на медведя.

Уж не знаю, какими ходами пользовался кум, но минут через двадцать после того, как я получил нож и положил его в ящик стола в своём кабинете, зашёл Косорылый с сержантом и забрали нож вместе со мной на вахту.

Сдавали меня крайне редко, поэтому я расслабился, и это была чисто моя беспечность и самоуверенность. Дело могло принять любой оборот, вплоть до уголовного.

Хозяин зоны Иван Фомич Овчинников был в растерянности. Я тянул всё производство, и ему не хотелось отдавать меня на растерзание. Но и взять на себя конфликт с кумом он не мог. Порядок – есть порядок.

Когда хозяин в третий раз повторил:

– Что же делать?

Кум неожиданно внёс предложение:

– Давайте передадим решение начальнику отряда.

Иван Фомич с радостью согласился, уверенный, что начальник отряда не будет таким свирепым, как кум. А с другой стороны сам он уходил от решения, которое принимать не хотел.

И только мы с Амелькиным понимали, какую подлянку он мне подсунул. И вот почему.

В штате лесобиржи числилось человек двенадцать женщин. Однако находились они в штабе отделения и, чтобы подписать какую-либо бумагу, к ним должен был бежать бесконвойник или вольнонаемный и ещё упрашивать их выполнить свою работу.

Я убедил начальника Виктора Григорьевича Паксиваткина построить новую большую контору поближе к вахте и перевести женщин работать к нам, где им, согласно штатному расписанию и надбавкам, быть и положено.

Ничего я так быстро не строил, как этот объект, но уже через три месяца десять нестарых женщин работало рядом со мной и ещё несколькими парнями, что открывало обширные перспективы.

Некоторые из них, при всей доброжелательности, не давали повода для сближения, а были дамы и более свободного нрава.

Я сразу начал вешать лапшу работнице сбыта Зое Петровне Болдышевой, которая, казалось, только и ждала чьего-либо внимания.

Сблизились мы довольно быстро и она, при всяком удобном случае, забегала в мой кабинет, где в смежной комнате была лежанка, чтобы я мог спать, когда оставался на вторую смену.

О муже своём она говорила, что мужик он никакой, потому, что на корабле, где он до недавнего времени служил, произошла авария, и он хватанул в лёгкие какой-то гадости, что сделало его инвалидом по всем статьям. Несколько матросов просто погибли. Живёт она с ним, потому, что он очень любит детей и человек хороший и порядочный. К тому же он, как она считала, долго не протянет.

Я полагал, по своей наивности и наглости, что о нашей связи, кроме ребят, которые нас прикрывали, никто не знает, но по виду Косорылого понял, что знает не только он, но и сам капитан Болдышев, который, после ухода из флота работал в нашем отделении.

Болдышев, временно замещавший, уехавшего на учебу нашего отрядного, по виду напоминал Кащея Бессмертного.

Высокий, неимоверно худой с лицом, похожим на лысый череп, обтянутый кожей, он производил впечатление покойника, которого забыли похоронить. Говорил он всегда тихо, нехорошо покашливая, ходил неторопливо, опираясь на палочку. Видно было, что жить ему удавалось с трудом.

Я никогда с ним не пересекался, и теперь ничего хорошего не ждал.

Косорылый рассказал ему, в чём дело. Затем положил на стол акт, нож в ножнах и заполненное Постановление, куда отрядный, по распоряжению начальника колонии, и должен бы вписать меру наказания.

Меньшее, на что я мог рассчитывать, было пятнадцать суток, но, без спора, я бы подписался и на ПКТ (помещение камерного типа) на полгода.

Косорылый явно рассчитывал на возбуждение уголовного дела, да ещё чужими руками. Это освобождало его от претензий руководства производством.

Болдышев долго читал бумаги, равнодушно глянул на меня, положил нож в ящик своего стола и большими буквами написал: «Лишить права на получение посылки сроком на полгода».

Затем протянул бумаги Амелькину.

Тот перечитал несколько раз, не веря своим глазам, а потом, посмотрев на капитана произнёс:

– Ты что, дурачок? Вообще умом тронулся? А?

И тут произошло неожиданное.

Болдышев, ещё минуту назад сутулый и убогий, беспрерывно кашляющий в платок, вдруг поднялся во весь рост, расправил плечи, надел фуражку и твёрдым, как сталь, громким голосом приказал капитану Амелькину:

– Встать! Смирно! Руки по швам. Смотреть в глаза, когда разговариваешь с офицером русского флота.

Кум подскочил, как ошпаренный, и стал по стойке смирно.

Перед ним стоял могучий и сильный человек, у которого нет страха и тормозов.

Мы оба понимали, что если Амелькин осмелится не подчиниться, он будет убит. Ни одной секунды у нас не было сомнения. Нам даже в голову не приходило думать о том, как и зачем. Мы просто были в этом уверены.

И перепуганный вид Амелькина говорил об этом.

Перед нами стояла вся русская армия в лице статного могучего и очень красивого офицера.

– Слушай мою команду – продолжал Болдышев – кругом!

Амелькин сделал неуклюжий разворот на сто восемьдесят градусов.

Если бы он получил приказ броситься на пулемёт с голыми руками, мне кажется, он не мог бы не выполнить этого приказа. Я, кстати, тоже. Потому что передо мной стоял командир, за которого хотелось умереть в бою.

– Пшёл вон! – резко сказал капитан, и Амелькин вылетел из кабинета.

Офицер снял фуражку и сел. Казалось, силы покинули его.