Мемуары генерала барона де Марбо - Жан-Батист-Антуан-Марселен де Марбо

У меня был нанковый доломан[31] с серебряными пуговицами. Я заказал этот свободный костюм, когда был в штабе у Бернадотта, где было модно так одеваться во время поездки в жаркое время. Я решил его взять для переезда из Байонны в Тулузу, поскольку я был один, без полка. Я сложил форму в чемодан и приказал отнести его в дилижанс, в котором я, к несчастью, заказал и оплатил место заранее. Этот экипаж отбывал в пять часов утра, и я поручил мальчику в гостинице разбудить меня в четыре часа. Парень обещал мне, что будет точен, и я спокойно заснул.

Но он забыл обо мне, и, когда я открыл глаза, лучи солнца уже проникали в мою комнату. Было уже девятый час. Катастрофа! Я был ошарашен. После того как я отругал нерадивого мальчишку, я понял, что надо было принимать какое-то решение. Первым неудобством было то, что дилижанс отправлялся только раз в два дня. Но это было еще не самым главным. Полковая касса оплачивала мое место, потому что я отстал от полка по делам службы. Но, очевидно, она не должна была оплачивать это место второй раз. Я имел глупость заказать его до Тулузы. Таким образом, если мне нужно было платить второй раз, то это было уже за мой собственный счет. Дилижансы в то время стоили очень дорого, а у меня было крайне мало денег. И потом, что было делать в течение 48 часов в Байонне, когда все мои вещи уже были отправлены. Я решил тогда отправиться пешком, в тот же час покинул город и решительно взял направление на Тулузу. Одет я был легко, на боку у меня болталась только моя сабля. Первый день я прошел легко и решил остановиться на ночь в Пейреораде.

На следующий день, и день этот был ужасным, я должен был дойти до Ортеза. Я прошел уже половину пути, когда вдруг разразилась жуткая буря, одна из тех, которые случаются только на юге. Дождь, смешанный с градом, лил потоками и бил мне в лицо. Большая дорога, будучи уже в плохом состоянии, превратилась в болото, в котором, прилагая все усилия, я едва продвигался в своих сапогах со шпорами. Молния рядом со мной вырвала с корнем ореховое дерево, но мне это казалось неважным, и я продолжал идти со стоической покорностью. Но вдруг среди молний и грома я вижу двух жандармов на лошадях, направляющихся в мою сторону. Вы легко можете представить, какой у меня был вид после того, как уже в течение двух часов я пробирался через грязь в своих нанковых панталонах и доломане.

Жандармы принадлежали к бригаде Пейреорада, куда они и возвращались после, как мне показалось, хорошего обеда в Ортезе, поскольку они были достаточно навеселе. Старший из них попросил у меня документы. Я передал ему мой дорожный листок, на котором было указано, что я младший лейтенант 25-го конно-егерского полка. «Ты младший лейтенант? — воскликнул жандарм. — Ты слишком молод, чтобы быть уже офицером». — «Но прочитайте документ, и вы увидите, что в нем написано, что мне еще нет двадцати лет, к тому же бумага точная во всех пунктах». — «Возможно, но ты ее сделал сам, и доказательством этому является твоя форма, поскольку форма егерей должна быть зеленой, а твой доломан желтый. Ты просто новобранец, и я тебя арестую». «Пусть так, но когда мы прибудем в Ортез, перед вашим лейтенантом мне будет очень легко доказать, что я являюсь офицером и что мой путевой лист не фальшивый».

Мой арест меня мало беспокоил, но вдруг старый жандарм заявил, что он не намерен возвращаться в Ортез, что он из бригады Пейреорада и что именно туда он предполагает следовать. Я заявляю, что я не сделал ничего плохого, чтобы он мог так поступить со мной, поскольку мои бумаги в порядке и у него имелся мой путевой листок, так что он не имел права меня задерживать, что он должен проводить меня в Ортез, куда я направлялся. Тот, который был моложе и менее выпивши, подтвердил, что я прав. Тогда между двумя всадниками началась самая живая дискуссия. Они ругались, и вскоре среди ужасающей бури, которая нас окружала, они обнажили сабли и набросились друг на друга. Что касается меня, то, опасаясь получить ранение в этой нелепой битве, я спрыгнул в огромную яму вдоль дороги, и, хотя в ней было по пояс воды, я все-таки вылез на противоположную сторону, откуда и стал наблюдать за двумя молодцами, которые распалились по-настоящему. К счастью, намокшие и отяжелевшие от воды плащи мешали движению их рук, а лошади, в ужасе от ударов грома, все время разбегались, и, таким образом, дерущиеся не могли нанести друг другу серьезных увечий.

Наконец, после того, как лошадь более пожилого жандарма была поражена, он скатился в яму и вылез из нее, покрытый грязью. Он заметил, что его седло разбилось, и ему ничего не оставалось, как продолжать путь пешком. Тогда он заявил своему товарищу, что он его оставляет ответственным при арестованном. Оставшись один с наиболее разумным из жандармов, я постарался ему объяснить, что, если бы у меня было что-то, что нарушало бы закон, я легко мог бы добраться до деревни, поскольку меня отделял от нее ров, заполненный водой, и его лошадь никоим образом не могла бы его перескочить. Но я готов был перейти на его сторону, поскольку была договоренность, что они не могут заставить меня возвращаться обратно. Таким образом, я возобновил свой путь, сопровождаемый жандармом, который окончательно протрезвел к этому времени. Мы беседовали с ним, и моя манера вести себя, в то время как я мог легко убежать, достаточно ясно ему показала, что я был именно тем человеком, которым я себя называл, и что он меня бы с удовольствием отпустил, если бы не ответственность, возложенная на него его товарищем. Наконец он стал более сговорчивым и заявил мне, что не будет меня сопровождать до Ортеза, а ограничится тем, что посоветуется с мэром Пуйо, куда мы должны были прийти. Мое появление было похоже на явление бандита. Все жители, которых буря согнала в деревню, прилипли к окнам и стали смотреть, как преступника сопровождает жандарм. Мэром Пуйо был толстый добрый крестьянин, очень разумный. Его мы обнаружили в сарае, где он молотил зерно. Как только он посмотрел мой путевой листок, он сказал серьезно жандарму: «Предоставьте тотчас же свободу этому молодому человеку, которого вы не имели право арестовывать, поскольку это офицер, находящийся в дороге, и это указано в его бумагах, и не надо судить по одежде». Мог ли сам Соломон рассудить более здраво?

Добрый крестьянин этим не ограничился. Он захотел, чтобы я остался у него до конца бури и предложил мне небольшой завтрак. Потом он мне рассказал, что когда-то в Ортезе он видел генерала по имени Марбо. Я ему ответил, что это был мой отец, и описал его. Тогда этот достойный человек, которого звали Борденав, удвоил знаки внимания ко мне, предложил мне высушить мою одежду и остаться у него ночевать. Но я поблагодарил его и отправился по дороге в Ортез, куда и прибыл ночью, падая от усталости и совсем разбитый.

На следующий день я с большим трудом смог натянуть свои сапоги, во-первых, потому, что они были мокрые, а во-вторых, потому, что ноги мои опухли. Однако я дотащился до По, где, будучи не в силах продолжать путь, должен был остановиться на целый день. Другого средства транспорта, кроме почтовой коляски, там не было, и, хотя места там были очень дорогими, мне пришлось купить одно место до Жимона, где я был принят с распростертыми объятиями господином Дориньяком, другом моего отца, у кого я провел несколько месяцев по выходе из Сорреза. Я отдохнул в кругу его семьи в течение нескольких дней, и затем дилижанс отвез меня в Тулузу. Я четырежды заплатил стоимость того места, которое я потерял из-за небрежности служителя отеля в Байонне.