Книга судьбы - Паринуш Сание

Я вздохнула.

– Как он сейчас себя чувствует?

– Что тебе сказать? Нехорошо ему.

Краем шали она утерла глаза и добавила:

– Об этом-то я и хотела с тобой поговорить. Не хочешь со мной видеться, понимаю, но твой отец умирает с тоски. Он ни с кем из нас не разговаривает, он снова начал курить, сигарету за сигаретой, и кашляет без остановки. Я боюсь за него. Боюсь, с ним стрясется беда. Ради него, только ради него, зайди к нам. Как бы тебе не пришлось пожалеть, если ты с ним не повидаешься!

– Упаси Аллах! Даже не произноси такое вслух! Я приду на этой неделе. Спрошу, когда у Хамида будет время, а если он не сможет, приду сама.

– Нет, моя дорогая, так не годится. Поступай, как велит тебе муж. Нельзя его сердить.

– Он не рассердится. Не беспокойся. Я все устрою.

Хамид дал мне ясно понять, что у него нет ни времени, ни желания участвовать в семейных посиделках и мне следует самой подобрать для себя круг общения. Он даже списал для меня автобусное расписание, указал маршруты, объяснил, в каких случаях лучше вызывать такси. Несколько дней спустя – был уже август – ближе к вечеру, когда, как я знала, Хамид не собирался рано возвращаться домой, я нарядилась и отправилась в дом моих родителей. Странно: как скоро этот дом сделался “их” домом, уже не “моим”. Неужели все дочери так быстро становятся чужаками в родительском доме?

Впервые я ехала куда-то одна, да еще так далеко, на автобусе. И хотя я немножко нервничала, мне понравилось это ощущение независимости: вот я и стала взрослой. Но когда я добралась до знакомых мест, в душе поднялись иные чувства. При мысли о Саиде сердце заболело, а проходя мимо дома Парванэ, я снова почувствовала, как соскучилась по ней.

Боясь расплакаться прямо посреди улицы, я ускорила шаги, но вблизи отчего дома ноги вдруг перестали слушаться. С соседями встречаться ни в коем случае не хотелось. Слишком я была смущена, а когда Фаати открыла мне дверь, слезы сами собой закапали из глаз. Сестренка бросилась мне на шею и тоже заплакала, умоляя меня вернуться или забрать ее с собой. Увидев меня, Али не двинулся с места, сидел как сидел, только прикрикнул на Фаати: “Хватит ныть! Я тебе сказал: принеси мои носки!” Ахмад явился лишь в сумерках, уже пьяный. Словно позабыв, что мы почти месяц не виделись, он взял, что ему требовалось, и снова ушел. Вернулся с работы Махмуд, поморщился, что-то неразборчиво пробормотал в ответ на мое приветствие и ушел наверх.

– Вот видишь, мама, зря я пришла. Даже если бы я через год пришла, и то они были бы недовольны.

– Нет, детка, не в тебе дело. Махмуд другим огорчен. Вот уже неделю он ни с кем не разговаривает.

– Почему? Что случилось?

– А ты не знаешь? На прошлой неделе мы все нарядились, накупили сладостей и фруктов и отрезы ткани и поехали в Кум к сестре твоего отца, просили выдать за нашего Махмуда Махбубэ.

– И что же?

– Ничего не вышло. Не суждено было. Как раз за неделю до нашего приезда она дала свое согласие другому жениху. А нам они не сообщили назло, обиделись, что мы их не позвали на твою свадьбу. Все к лучшему, разумеется. Не очень-то мне хотелось, чтобы он взял себе такую жену… мать у нее настоящая ведьма. Но Махмуд бредил своей кузиной: Махбубэ то, Махбубэ се.

Свирепая радость наполнила мое сердце. Каждой клеточкой тела я поняла, как сладка месть. Я попрекнула себя: “Что ж ты такая злопамятная!”, но кто-то изнутри мне ответил: “Он заслужил, пусть тоже страдает”.

– Ты представить себе не можешь, как твоя тетя похвалялась женихом. Он-де сын аятоллы, но учился в университете, придерживается современных взглядов. Потом пустилась говорить о его богатстве и землях. Бедняжка Махмуд, он так сердился, вся кровь прихлынула к голове, ткни его в руку ножом – кровь не потечет. Покраснел весь, я уж боялась, его удар хватит. А уж когда посыпались намеки, что они-то украсят дом лампочками, будут праздновать семь дней и семь ночей, дескать, не годится выдавать дочь и сестру тайком и поспешно, и уж если родную тетю на свадьбу не зовут, кого тогда и звать…

Я так и сидела в большой комнате, когда вернулся отец. Я отошла к стене, чтобы он не сразу меня увидел: внутри было уже темнее, чем на улице. Придерживаясь одной рукой за косяк, отец уперся левой стопой в правое колено и принялся развязывать шнурок.

– Здравствуй, – тихо окликнула его я.

Нога его со стуком опустилась, отец напряженно всмотрелся в сумрак. С минуту он глядел на меня с улыбкой, исполненной нежности, потом снова упер стопу в колено и, стаскивая с себя ботинок, проговорил:

– Какой сюрприз! Вспомнила про нас?

– Я всегда вас помню.

Он покачал головой, надел тапочки, и, как в старые времена, я подала ему полотенце. Теперь его глаза выражали упрек. Он сказал мне:

– Я не думал, что ты окажешься неверна.

Горло перехватило судорогой. Я приняла эти слова, как выражение отцовской любви.

За ужином он все подкладывал мне еду и говорил без умолку. Никогда прежде он так много не говорил. Махмуд не спустился к ужину.

– Скажи-ка, – посмеивался отец, – чем ты кормишь мужа на обед и на ужин? Ты готовить-то умеешь? До меня дошли слухи, что он собирается прийти к нам и пожаловаться на кормежку.

– Кто? Хамид? Бедняга никогда не жалуется – ест, что я перед ним поставлю. Он даже говорит: “Не трать зря свое время у плиты”.

– Ха! А на что же тебе тратить время?

– Он говорит, я должна закончить учебу.

Молчание. В глазах отца промелькнула искра, а все остальные так и уставились на меня.

– А за домом кто будет смотреть? – возмутилась мать.

– Не беда! Я справлюсь и с тем, и с другим. К тому же Хамид говорит: “Не хлопочи насчет обеда и ужина и домашних дел. Займись тем, что тебе интересно, и в первую очередь учебой, это самое важное”.

– Глупости! – вмешался Али. – В школу тебя не возьмут.

– Возьмут. Я уже сходила и договорилась. Меня примут в вечернюю школу и допустят к государственным экзаменам. Кстати, не забыть бы забрать с собой книги.

– Слава Аллаху! – воскликнул отец, и мать с изумлением оглянулась на него.

– Где же мои книги?

– Али, сынок, – сказала мать, – принеси из подвала синий пакет: в нем книги.

– С какой стати? У нее у самой рук-ног нет?

Отец с небывалой яростью обернулся к сыну и занес руку, чтобы ударить его по губам.

– Молчать! – выкрикнул он. – Не желаю больше слышать, как ты грубишь сестре… Еще раз себе такое позволишь – все зубы выбью!

Мы в ужасе глядели на отца. Али, угрюмый, напуганный, вышел из комнаты. Фаати прижалась ко мне и тихонько засмеялась. Как же она обрадовалась!

Когда я поднялась уходить, отец проводил меня до двери и шепнул: