Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы - Валентина Талызина

Правда, Завадский и Марецкая повезли нас в какую-то студию к своей подруге, с которой они учились в училище. Мы выходили после спектакля, а в пяти шагах стояли эмигранты. Это ведь были одни из первых гастролей русских театров в Париже.

И мы стояли, и они стояли. Они сказали: «Ну, как вам здесь?» Я сказала: «Ну, Париж, это что-то! Восторг!» Они заулыбались: «Уж так и хорош?» Я говорю: «Да, очень». – «А могли бы мы вас пригласить на обед?» Я ответила: «Нет, вряд ли, у нас всё расписано», понимая, что Николай Иванович бдит. Он всё замечал: «Утром, в 8, вышел хлеба купить, а Бирман уже с незнакомой француженкой болтает».

В дверь номера постучали, и вошла Элиана с мужем, скуластым, светлоглазым блондином. Его звали Лёня Дригач, он был русским, из эмигрантов. И видно было, что свою французскую жену он совсем не любит. Элиана, конечно, это понимала. Она мне сразу сказала: «Он меня не любит!», а у них уже было двое детей – Тамарочка и Игорёк, который был совсем маленьким.

Когда мы увидели друг друга, обе зарыдали. Мы так рыдали! Её муж смотрел на нас равнодушными глазами. Он не понимал, почему мы обливаемся слезами.

Потом они всё же разошлись. Лёня бросил Элиану и женился на какой-то русской танцовщице по имени Одиль. А тогда они забрали меня из гостиницы, чтобы повозить по Парижу. И я поехала к ним на рю Кассет, познакомилась с её мамой, и там были уже какие-то подарки. И у меня голова пошла кругом. Я не верила, что я в Париже. И почему-то мне было совсем не страшно.

Мои отлучки прошли как-то незаметно. А перед отъездом Николай Иванович протянул мне разорванный конверт со словами: «Извини, я облегчил тебе этот труд». Моя дорогая Элиана передала мне в гостиницу письмо, где она писала, что в восторге от нашей встречи и что мы не должны вновь потерять друг друга. Она желала мне счастливого пути. Николай Иванович всё это прочитал, но отчёта от меня не потребовал…

За те долгие годы, что мы не виделись с Элианой, много воды утекло. Третий секретарь французского посольства, в семье которого она служила гувернанткой, сделал дипломатическую карьеру – стал послом. А сама Элиана стала преподавателем русского языка и литературы. Она работала в Париже, потом в Орлеане.

После нашей встречи Элиана стала мне писать, звонить. Она мне всё время говорила: «Давай я тебе пришлю приглашение!» Какое приглашение? Меня никто никогда не выпустит. В то время поехать в капиталистическую страну по приглашению было абсолютно нереально.

Зато Элиана стала каждый год приезжать со своими учениками в Россию. Они останавливались у меня. Когда я переехала в эту большую квартиру, Элиана восхищалась: «Мне очень твоя квартира нравится, потому что все считают, что русские – нищие. А я своим ученикам говорю: вот квартира моей подруги». По четырнадцать человек спали на полу вповалку. Кажется, это продолжалось лет шесть-семь. И были все в восторге. Я их всех кормила. Элиана привозила какие-то подарки. Я покупала её детям шапки-ушанки, платки. И опять у меня пошла связь с заграницей.

У неё был очень свободолюбивый дух и, конечно, художественная натура. Элиана переводила Лермонтова, любила Пушкина. Для неё спать здесь, на полу, или в гостинице не было никакой разницы. И у меня даже было лучше, потому что здесь были гости, еда, водка. А я опять ощущала глаза у себя на спине, что у меня связь с иностранкой.

Меня не таскали из-за неё. Всё-таки учительница с учениками у наших органов особого интереса не вызывала. А потом она сказала: «Ну, давай я тебе приглашение пришлю». Я согласилась, и она прислала мне приглашение в 1979 году. Посол Франции, который тогда был третьим секретарем, как-то поспособствовал, чтобы меня выпустили. Я, конечно, не знаю, какие аргументы он привёл, но думаю, он просто рассказал, что мы с Элианой дружили, когда были студентками. Это было приглашение на дипломатическом уровне. И мне дали разрешение на выезд. Курьер мне привёз паспорт с визой и билеты на самолёт. И я полетела в Париж.

Встречала меня не Элиана, а мама Лёни Дригача Лидия Владимировна. Она была высокой, стройной, красивой, светлоглазой, круглолицей блондинкой. С ней был её муж Всеволод Сергеевич Григорьев, сын того Сергея Григорьева, который был у Дягилева вторым режиссёром. Потом он написал книгу о великом Дягилеве.

Встретили они меня в аэропорту и сказали, что Элиана находится сейчас на юге, на вилле, и приедет немного позже. Рассказали, что они давно в разводе с Лёней. Поэтому я пока поживу у них, и они будут меня опекать. Это было потрясающе. Я пришла в русский дом, где говорили по-русски, ели русскую еду. Я была под крылом Лидии Владимировны и Всеволода Сергеевича. Всеволод Сергеевич работал гидом. При первой встрече он мне сказал, что с русскими из России не общается. А Лидия Владимировна не работала вообще. Поженились они лет десять назад.

У Лидии Владимировны очень интересная судьба. Она была чистая немка, а может быть, наполовину, и всю её семью ещё перед войной выслали в Томскую область, куда-то глубоко в тайгу, в какой-то совхоз. И отец, и брат, и мать, и родители там похоронены.

А Лидию Владимировну не выслали, так как она была замужем за советским военным или сотрудником милиции, с которым они жили в Харькове. И она всю жизнь знала, что где-то в Сибири существует Томская область, что у неё там родня: все братья и сестры и мать с отцом. Когда началась война, её сыну Лёне было 8 лет. А Лидия Владимировна знала немецкий язык. Как только немцы вошли в Харьков, к ней явился довольно симпатичный офицер лет сорока. Лидии Владимировне было 28 лет. Этот офицер ей сказал, что ему известно, что она знает немецкий язык, а им нужны переводчики. Он предложил ей работать у него на железной дороге. Лидия Владимировна возмутилась: «Нет, никогда!»

Она ведь хорошо помнила, что есть Томская область, и она поедет туда за милую душу, вместе с Лёней. Немец сказал ей буквально следующее: «Я знаю, что через полтора дня к вам придёт гестапо и потребуют, чтобы вы работали у них. Вы ведь понимаете, что отказываться вам не стоит, потому что у вас будут большие неприятности. Но вы скажете, что уже дали согласие работать на железной дороге. И вас оставят в покое».

Всё именно так и произошло. Пришли гестаповцы, и Лидия Владимировна сказала, что уже работает на железной дороге. Она получала паёк. Мне кажется, что у неё случился роман с этим немцем, она была очень красивая. А уже с отцом Лёнькиным отношения совершенно испортились. Этот милиционер бил её, и она его больше не любила.

Немцы пробыли в Харькове два года. И когда они стали уходить, то этот офицер ей сказал: «Беги с нами, тебе жизни здесь не будет. Ты окажешься в Томской области со своим сыном». И он нашёл ей подводу, немцы уходили быстро, бросали всё, и она на подводе гнала на запад: из Харькова через Белоруссию в Польшу. Она как-то перешла линию фронта и добралась до Польши.

Там он ей опять помог. Снова где-то нашёл подводу и сказал: «Я тебя всё равно не могу взять с собой…» Она гнала лошадь, потом села на поезд, видимо, этот немец дал денег или сопроводительное письмо. Она приехала в Германию к его знакомым, а война уже летела на Запад, советские войска находились на подступах. Родственники или знакомые немцы посоветовали Лидии Владимировне бежать дальше, во Францию. Они говорили, что Германия будет под русскими и американскими войсками, поэтому надо перебираться во Францию.