Егерь: Назад в СССР 2 - Алекс Рудин

в основном — об охоте. Вспоминали всякие случаи.

Георгий Петрович рассказал, как мы с ним добирали раненого секача. Отец довольно кивал.

— Андрюха с малолетства со мной в лесу. Я его натаскал, как следует. Не хуже собаки. Помню, пошли как-то с ним на уток. Я ему свою одностволку дал старенькую. А у нас за городом болотина — и уток там тьма! Вот мы вечером и пошли, после работы. Не успели подойти к болотине — слетает кряква. Андрюха хлоп! — и сбил её влёт! Утка в воду и шмякнулась.

Отец рассмеялся, хитро щуря глаза.

— Я ему и говорю — молодец, сынок! Метко стреляешь. А кто теперь утку доставать будет? И тут он штаны скидывает — и в воду! А сентябрь уже, вода холодная! И ведь достал! Вылез — весь синий, губы трясутся. Но не упустил добычу.

Но сейчас лазить за утками в воду было не нужно. Арчи и Рони — два рыжих спаниеля — так и сновали в высокой траве впереди Беглова.

Доктор держал ружьё в руках, наготове. Я шёл позади него, поэтому моя двустволка спокойно висела на плече. Я теперь не охотник — егерь. Моё дело — организовать охоту, а стреляют пусть другие.

Две нагулявшие жир кряквы шумно сорвались из-под берега, испугавшись собак. Послышалось тревожное кряканье.

Беглов вскинул ружьё. Выстрел, второй!

Громкое эхо прокатилось по лесу, отразилось от воды и ушло вверх.

Одна из уток словно споткнулась в полёте и камнем рухнула в траву. Собаки рыжими молниями метнулись к ней.

Вторая с перепугу заложила широкий круг и шла прямо на нас.

— Андрей! Стреляй! — крикнул Беглов.

Но я только улыбнулся, провожая утку взглядом. Пусть летит. Хватит на мой век уток.

Со стороны озера тоже послышались выстрелы.

Из кустов показался Арчи. В зубах он крепко сжимал подбитую Бегловым утку. За ним трусил Рони с обиженным выражением на морде.

Открытие охоты состоялось.

Глава 13

— Цыц, хохлатые! Раскудахтались!

Баба Таня, кряхтя, наклонилась и стала собирать крупные коричневые яйца в крапинах свежего помета.

— Ужо всё обгадили! — беззлобно ругалась она недовольно квохчущих кур.

Яйца баба Таня складывала в алюминиевую миску, которая стояла на табуретке. С табуреткой и по дому, и по огороду ходить проще. Давеча с палкой пошла. Прислонила её к яблоне, а палка возьми, да упади в траву! Уж до чего шарила сослепу — насилу отыскала!

Конечно, с табуреткой медленнее. То ножкой за порог зацепишься, то за ступеньку.

Ну, так а куды торопиться? Молодые пусть торопятся. Пробегают всюю жизнь, потом оглянутся — где она, жизнь-то? И нету её.

А в старости и с табуреткой всё успеваш. Некуда торопиться, дак! А всё одно — забот много. Кур накорми, прости господи. Собаке тоже пожрать навари. В этом году и огород сажать не стала — воткнула редиску да лук.

А всё одно — травой зарастает, полоть надо. А полоть на табуретке — милое дело. Сиди себе, да дёргай траву.

Наклоняться только трудно — кровь в голову так и шибает. Катька-доктор говорит — это у вас давление, бабушка. Выдумает тоже! Чему там давить? Кровь шибает — вот и весь разговор.

Баба Таня вспомнила, как Катька нацепила ей на руку тугую повязку и стала качать в неё воздух какой-то резиновой штукой, сжимая её в кулаке. Повязка сильно сдавила плечо. Потом Катька что-то покрутила, и воздух стал медленно уходить, а Катька слушала у бабы Тани пульс.

— Сто восемьдесят на сто десять, — озабоченно сказала она. — вам бы в больнице полежать, Татьяна Семёновна!

Выдумала — в больнице! А кур на кого оставить, собаку? Огород травой зарастёт — не выдергаш потом.

С трудом выпрямившись, баба Таня постояла немного, держась рукой за дощатую стену курятника. В глазах кружились цветные звёздочки вперемешку в прозрачными, словно стеклянными мушками.

Трифон говорил про эти мушки. От них надо травку специальную заваривать и пить по утрам натощак. Только вот травка, как назло, кончилась.

И другая травка у Трифона есть — от ног. Заваришь в тазу, ноги туда опустишь на часок — и легчает! Колени меньше болят, и ходить легче.

Передохнув, баба Таня подняла табуретку и, переставляя её перед собой, медленно пошла к выходу. Куры за спиной успокаивались, рассаживались на нашест, собираясь подремать после сытной еды.

На улице, как всегда, ждал петух. Увидев хозяйку, он встопорщил гребень, зашаркал лапой по земле и воинственно закукурекал.

— Иди прочь, ирод! — прикрикнула на него баба Таня и замахнулась полотенцем, которое для такого случая висело на плече.

Петух отскочил в сторону и сделал вид, что роется в траве в поисках насекомых.

Но баба Таня знала, что будет дальше. Всего один раз она повернулась к петуху спиной, а он возьми, да и взлети ей на голову! Ирод, как есть, ирод!

Ох, и досталось тогда петуху! Так полотенцем отходила, что надолго запомнил. Два пера из хвоста выдрала. Ох, петух и горевал! Два дня сидел в углу курятника, нос на улицу не казал. Стыдно ему, вишь, перед курами было!

— А нечего прыгать! — проворчала баба Таня. — Ишь, прыгливый! Допрыгаешься до супа, живо в кастрюлю пихну!

Словно понимая угрозу, петух боком отошёл подальше.

А баба Таня медленно отправилась к дому.

Там она поставила на газовую плитку кастрюльку и запустила вариться десяток яиц, не жалея. На вторую конфорку приткнула кастрюлю с собачьим варевом.

Надо бы и себе что-то сварить, да уж ладно! Годы такие, что и есть не хочется. Чаю, разве, выпить.

Так и чайник поставить некуда — всего две конфорки у плитки. Ну, хоть такую сын из города привёз, спасибо ему за это! И Фёдор Игнатьевич молодец — никогда не забудет баллон с газом завезти и поменять.

А без газу намучилась бы печку топить! Ох, зимой муторно! Сперва за дровами лезешь через сугроб. Вспотеешь, пока долезешь. Потом топишь-топишь её, проклятую, а она всё дымит! Угоришь — не сразу и найдут.

А и милое дело — угореть! Смерть, говорят, лёгкая. Словно заснул и не проснулся.

Тьфу, ну что за мысли в голову лезут? И ведь Успенский пост — грех-то какой!

Баба Таня с досады плюнула на пол и закрестилась на тёмные иконы, висевшие в углу.

Лампадку бы зажечь — чтобы боженьке со светом повеселее было. Так это на табуретку лезть надо,