Эхолетие - Андрей Сеченых

– Это мы выясним, а в котором часу вы поехали их провожать?

– Я не говорил, что поехал их провожать. Я дома остался.

– Владимир Андреевич, зачем эта откровенная ложь? Вы, заботливый отец семейства, не помогли жене даже с чемоданом? – следователь бросил ироничный взгляд в сторону арестованного.

– Гражданин следователь, я не могу понять, какое отношение к этому делу имеет моя жена или моя шестилетняя дочь, или на них что, есть показания? А для протокола сообщаю, был сильно пьян, поэтому не могу сообщить точное время отъезда. – Бартенев опустил голову – даже в тюремных условиях ложь давалась ему нелегко.

Следователь понимающе кивнул, устало вздохнул и указал Бартеневу на тоненькую папку с его фамилией на первой странице:

– Владимир Андреевич, давайте еще раз. У меня есть ряд вопросов, и ответы на них лягут в это дело, я вам обещаю. Вы не представляете для общества явной угрозы, и мне хочется, чтобы ваши ответы ложились добровольно и откровенно, и чтобы они были получены без насилия.

– Вы угрожаете насилием, гражданин следователь? На вас это совсем не похоже, – Бартенев приподнял бровь.

– Здесь вы абсолютно правы. Я не насильник и не любитель физической расправы. Предпочитаю убеждение всем остальным мерам воздействия. Мы с вами общаемся почти час и не продвинулись ни на шаг. Ровно через пять минут, – следователь бросил взгляд на часы, – ваша жизнь, Бартенев, изменится далеко не в лучшую сторону. Следствие воспринимает людей, отказывающихся отвечать на вопросы или явно лгущих, как преступников, не желающих идти на сотрудничество. За оставшиеся минуты я не успею вам показать результаты допросов с подобного рода арестованными. Прошу просто поверить мне на слово, вам они не понравятся. Я спрошу последний раз и если не получу положительного ответа, то мне искренне вас будет жаль… – Бартенев, вы готовы чистосердечно отвечать на все вопросы следствия?

Владимир Андреевич слегка поежился под колючим взглядом, но быстро взял себя в руки:

– Гражданин следователь, да, я готов чистосердечно ответить на все вопросы. Боюсь только, что моя чистосердечность будет вам не интересна. Вы понимаете её, как количество людей, которых я должен буду оклеветать, а я ее понимаю как истину, которая, как известно, бывает единственной. Повторяю, я никогда не вел контрреволюционных разговоров, не агитировал против советской власти и тем более не являюсь участником террористической организации. Да, я мог высказать свою собственную точку зрения с несколько отличным вектором направленности от принятых общественных взглядов, но это естественно для научного мира. Если государство считает, что я тем самым преступил закон, я готов понести любое наказание. А если быть до конца откровенным, я плохой ученик, так как забыл наставления любимого мною Соломона, сына Давида: «Даже в мыслях не кляни царя и в спальном покое не кляни богатых, ибо птицы небесные перенесут твою речь, и пернатые объявят дело».

На последней фразе дверь открылась, и в кабинет ввалился шумный краснощекий субъект с добрыми глазами:

– Всем привет, – весело объявил он, стаскивая с себя бушлат матроса. Кинул в угол комнаты и, проходя мимо Бартенева, дружелюбно похлопал его по плечу. По комнате смерчем пронесся запах квашеной капусты и давно не мытого тела. – Не бзди, брат, все нормально будет. Соломон, Давид – чё за люди? Еврейской национальности? Давай говори, не останавливайся. Они что, за царизм? Привет, Сергей, ну чё он тут, сознался? Давай двигайся. Так, что тут у нас? – его рука протянулась к папке с делом Бартенева. Полистав её пять секунд, он разочарованно произнес:

– Серега, ну как же так, целый час, а толку ноль, и ты, Бартенев, ну чё молчишь, тут уже всё написано должно быть. Ну, нам же с Серегой стыдно, получается, мы казенные деньги даром проедаем. Так? То есть, мы зарплату получаем ни за что. Нет, шалишь, брат, мы контру исправно давим, – он продемонстрировал огромный волосатый кулачище, – и ты должен нам помочь, как сознательный гражданин.

Младший лейтенант с сожалением посмотрел на Бартенева, и от этого взгляда у Владимира Андреевича как-то похолодело на душе. Краснощекий тем временем еще раз заглянул в папку и глазами пробежал скупые показания свидетелей.

– Так, брат, – спросил он, – так кто такой Соломон и этот Давид? Говори, не стесняйся, если они там чё напортачили, так с них и спросим, а ты нам не нужен, ага?

Бартенев с удивлением посмотрел на веселого следователя и ответил:

– Так они умерли давно.

– Когда именно?

– Примерно две тысячи лет, или около того, – Бартенев пожал плечами.

Краснощекий улыбнулся:

– Издевается, во дает, – он почесал ухо пятерней и спросил, – вот скажи, сын спекулянта, ты знаешь, что у органов уже есть твои подробные показания?

Бартенев попытался с достоинством ответить:

– Мой отец – мещанин, он держал скобяную лавку, и со спекуляцией это не имеет ничего общего. И с показаниями вы ошибаетесь, я их не давал.

– За спекулянта прости, брат, серые мы, просто я думал, если торгует, значит спекулянт, а что касается показаний, погодь, – он покопался в ящике стола, достал оттуда тяжелый пресс-папье и протянул его Бартеневу, – ну вот же, читай.

Бартенев по инерции наклонился в сторону следователя и последнее, что он запомнил, был летящий в его голову канцелярский прибор и противный хруст сломанных костей носа…

Тем временем краснощекий подошел к арестованному и несколько раз сапогом приложился к бесчувственному телу.

– Семён, остановись, – младший лейтенант твердо придержал его корпус рукой, – ну что за методы!

Краснощекий выдохнул и злобно ответил:

– Ты час этого козла допрашивал, и где результат? А у меня он очухается и всё расскажет. Кстати, ты уже десять минут как свободен. А методы мои ЦК ВКП официально разрешил и одобрил.

– После твоего допроса он неделю ничего сказать не сможет. А когда придет в себя, то расскажет про убийство того же Соломона… хотя зачем я тебе это объясняю? – он надел фуражку и не прощаясь вышел.

– Во, это правильно, чего учить ученого…– улыбнулся веселый следователь. – Конвой!– крикнул он в дверь. – Арестованного в камеру…

Проводив Белку, Лёшка спешил по центральной улице города в сторону дома Поля. Сегодня преподаватель французского нашел после занятий Самойлова и заговорщическим шёпотом потребовал немедленной встречи. В его круглых глазах просто открытым текстом читалось: «Срочные новости! Всем внимание!». Лёшка давно уже привык к тому, что люди никогда не интересовались, есть ли у него свободное время, может ли он вообще прийти, а относились к нему как к необходимому приложению для решения своих единственно важных дел. Просто говорили, где и во сколько надо было быть, и это не обсуждалось. Ладно Белка, ей по статусу положено, но Поль, цивильный воспитанный человек – и туда же: «Алекс, сегодня срочно надо увидеться и переговорить, это важно. Жду у себя дома». Интересно, если исчезнуть на какое-то время, что будет с миром? Временный конец света? Лёшка любил пожаловаться самому себе на тяжесть бытия, но с другой стороны, за свою жизнь он не смог никому отказать в помощи, так он был устроен.