Дитя Всех святых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс

И Изидор повиновался. Анн мгновенно успокоился.

– Мы наверняка видимся в последний раз. Так что я хочу попросить у тебя прощения…

– У меня, монсеньор?

– Ты был со мной всю мою жизнь, направлял меня, воспитывал, а я даже не замечал тебя. Ты мне дал все, а я ничего тебе не вернул. Я забывал о тебе, я даже почти не разговаривал с тобой. Будь я внимательнее к тебе, все бы сложилось иначе.

– Монсеньор!..

Голос Анна сделался далеким.

– До чего странно: как много я вдруг начал понимать! И как жаль, что слишком поздно… Хотя нет, не жаль, наоборот, это вполне естественно. Именно потому, что слишком поздно, я и начинаю понимать.

Он отвел взгляд от оруженосца, поднял свой страннический посох и зашагал прочь, босиком, с высохшей грязью на голове. Изидор Ланфан остался недвижен, словно окаменев, а потом произнес, подавляя рыдание:

– Помилуй вас Господь!..

***

На следующий день в большом зале замка Куссон разыгралась поистине драматическая сцена. Изидор примчался назад сломя голову и тут же рассказал Франсуа о случившемся. Внезапно старый сеньор побелел, будто мертвец, схватился за край стола и, задыхаясь, рухнул в кресло. Оруженосец бросился к двери.

– Я за мэтром Франсесом!

Франсуа с трудом приподнялся.

– Нет, останься! Со мной ничего не случится. Бог не подарит мне такую милость.

Он направился к одному из окон и поднял глаза к синему весеннему небу. Быстрый ветер гнал пушистые белые облачка.

– Боже, как тяжела десница твоя на голове моего правнука! Как неотвратим твой гнев! Хотя самый жестокий удар уготован мне…

– Вам, монсеньор?

– Теодора не должна завладеть Куссоном. Не должна наследовать Анну, если он умрет раньше нее. Для этого существует только одно средство: надо, чтобы у Анна ничего больше не было. Я… лишу его наследства.

В большом зале воцарилась мертвая тишина. Франсуа де Вивре и Изидор Ланфан, оба бледные, смотрели друг на друга.

– Оседлай моего коня. Мы немедленно едем в Нант. Я повидаю герцога. Попрошу объявить Анна недостойным наследовать мне, поскольку правнук женился против моей воли.

– И… вы думаете, герцог согласится?

– Я не думаю, я в этом уверен, потому что лишу Анна наследства в пользу герцога.

Голос старца дрогнул.

– После моей смерти Вивре и Куссон отойдут герцогству Бретонскому.

Снова повисла гнетущая тишина, потом прозвучали шаги Изидора.

– Погоди, не уходи пока… Вернувшись из Нанта, ты проводишь меня в Вивре. Там я и окончу мои дни. Там – мое истинное гнездо, там я увидел свет… Мне больше нечего делать в Куссоне. А затем ты отправишься на войну.

– Слушаюсь, монсеньор.

– Ты облачишься в доспехи Анна и будешь носить наши цвета.

Изидор Ланфан содрогнулся всем своим существом.

– Но я не имею на это никакого права!

– Носи не герб, а только флажок на копье, это дозволено и оруженосцу. Так цвета Вивре будут с тобой в битве. Ты станешь… последним. А теперь ступай!

Изидор Ланфан покинул комнату. Оставшись в одиночестве, Франсуа обхватил голову руками и зашатался. Все произошло по его вине, все! Ответственность за случившееся с Анном вдруг обрушилась на старика, подобно удару грома, и она была ужасна! Франсуа смотрел на правнука лишь как на орудие, на пешку. Мальчик был для него тем, кто обязан доблестно завершить его собственную судьбу, не более.

Преступник, да, преступник! Крестовый поход, философские, алхимические толкования, львы, волки… Какое бремя взвалил он на плечи этого ребенка, какую тяжкую задачу навязал его юношеской храбрости! Но при этом забыл научить всему остальному… И вот первое же дуновение жизни унесло его, точно хрупкого мотылька.

И ведь Франсуа уже думал об этом! Он совершенно искренне воображал, что озабочен гармоничным развитием правнука. Будто достаточно устроить один майский праздник, чтобы сделать из Анна такого же юношу, как все прочие! Чего не хватало Анну, так это товарищей-ровесников и женского общества… Да, женщин в особенности. И не столько из-за нежности, сколько из-за здравого смысла, которым мужчины не обладают. Женщина бы сказала ему, что величие и благородство – еще не все, что в жизни существует не только долг, но и обычные вещи, порой бесполезные, порой даже ничтожные…

Франсуа де Вивре испустил ужасный крик и поспешно выбежал из зала. Он знает, что обязан сделать! Он пересек двор, остановился перед колодцем и сорвал с шеи цепочку, которую носил под платьем. Посмотрел на свою шестиконечную звезду, знак мастера-алхимика: два равнобедренных треугольника, один, обращенный вверх, символизирует огонь, другой, обращенный вниз, символизирует воду… Такой символ имеет право носить только тот, кто осуществил Великое Деяние, союз противоположностей. Как же он недостоин этого знака! Франсуа яростно швырнул его в колодец, громко воскликнув:

– О, как недостоин!

Затем его взгляд упал на перстни – со львом и волком… Нет, только не это! Он велит похоронить себя с ними, потому что ему больше некому их передать… А роза, приколотая к его груди? У нее – своя история. Когда-то прекрасная брошь была подарена ему дамой по имени Роза, безумно его любившей. Гораздо позже Франсуа догадался, что эта драгоценность – тоже алхимический символ. Разумеется, Роза и не помышляла об этом, но алмазы и рубины символизировали белую и красную ступени алхимического совершенствования.

Франсуа не задумывался над тем, что станет с этой розой после его смерти, пока Анн не задал ему этот вопрос. В тот момент старый сеньор принял решение завещать ее какому-нибудь алхимику, «пахарю», как он сказал своему правнуку, то есть одному из тех, кто пытается извлечь квинтэссенцию самой земли…

К задыхающемуся от отчаяния старику подоспел Соломон Франсес – мастер Соломон, алхимик, благодаря которому Франсуа удалось преодолеть последнюю ступень Деяния. Франсуа отстегнул брошь и протянул ему.

– Позвольте мне преподнести это вам, мастер Соломон. Я поклялся передать ее одному из наших. Вы – самый достойный.

Соломон Франсес отрицательно покачал головой.

– Я не могу принять такой дар, монсеньор. Это бесценное сокровище, а я ничуть не нуждаюсь в подобных богатствах, ведь я уже видел исполнение моей задачи. Кому-нибудь другому, не так далеко продвинувшемуся на своем пути, оно будет куда более полезно.

Франсуа с сожалением приколол розу обратно. Соломон Франсес мягко продолжил:

– Я видел, что вы сделали, монсеньор. Почему вы так поступили? Неужто шестиконечная звезда внушает вам такое презрение?

Франсуа де Вивре вздрогнул, как провинившийся ребенок, пойманный с поличным.

– Я поступил так вовсе не потому, что она – еврейская эмблема, вы это сами прекрасно знаете. Это – знак мастера.