Милиция плачет - Александр Георгиевич Шишов

инерции— не упал, то есть не нырнул.

Цепкая неоднородная масса, придвинувшись вплотную, выдернула из моей взмокшей ладони деревянный символ преемственности, и эстафета беззвучно понеслась дальше, оставив за собой ещё десяток таких же, как я — опустошённых и невменяемых, едва стоящих на ногах, «выжатых лимонов».

Далее всё в тумане — меня подхватил друг Митя и оттащил в сторону к ближайшему дереву. Уперевшись одной рукой в ствол, а другой в дрожащее колено, жадно втягивая воздух, я пытался выдавить из себя непонятно что, тошнотворно выворачивающее наизнанку все внутренности, или хотя бы выплюнуть остатки слюны, длинной тонкой нитью протянувшиеся до асфальта.

Из к/ф "Долгие проводы", Мальчик с чайкой. 1970 год. Д.Еренков (Митя)

Окончательно я пришел в себя от прохлады витрины гастронома, сидя на холодном мраморе подоконника. Откуда-то появился стакан газированной воды, я его с жадностью выпил, огляделся, рядом лежал мой цивильный гардероб и наши с Митей электрогитары. Митя стоял тут же, с непониманием и опаской поглядывая на меня:

— Ну что, лучше? — спросил он. — Ещё воды?

Я кивнул и спросил сиплым, сдавленным голосом:

— Каким я пришел, последним?

— Чего кричишь?

— Уши заложило, плохо слышу, — ответил я, сосредоточенно мизинцем прочищая ухо.

— За тобой было ещё человека четыре-пять, — громко сказал Митя и, кивнув головой в сторону финиша, спросил: — А что это было? Что случилось?

— Четыре-пять — это хорошо. Я последним получил палочку. Представляешь? Так что четыре-пять — это очень хорошо, — ответил я и, пренебрегая правилами приличия, тут же на улице, неторопливо разделся до плавок и натянул рубашку и брюки.

6.5.2. Бит-группа без названия, или ГОЛОС

Наконец-то сознание окончательно прояснилось, электрогитары красноречиво напомнили о предстоящей репетиции, а пустой балкон на четвертом этаже дома китобоев взбодрил и успокоил, что мой позорный бег не был достоянием небезразличных мне красивых зелёных глаз Ленки Прибытковой из параллельного класса.

День казался замечательным: свежая зелень деревьев, мягкое майское солнце, тёплый обдувающий ветерок и воздух, особенный, праздничный. Чувство времени покинуло. Я одинаково готов поверить, что с момента старта прошло десять минут или целый час, или целый день, но всё говорило о том, что утро ещё не кончилось и к одиннадцати нужно быть на репетиции. Хотел было спросить у Мити, который час, но вовремя спохватился. Который час — это его больное место.

Дело в том, что не так давно из мест заключения вышел некий Осипов. Проникшись любовью к своей бывшей школе, он часто потрошил карманы наших соучеников. Это был настоящий бандит на свободе. Блондинистый, с зализанными жирными волосами и мерзкой блинообразной рожей, Осипов безжалостным взглядом маленьких злющих глаз, приблатнёнными манерами, тюремным языком и сбитыми костяшками кулаков наводил страх и вызывал дикий ужас.

Неделю тому назад Мите не повезло. Осипов, страдая от недопития, появился возле школы в поисках легкой наживы. У нас был урок украинского языка, Митя был от него освобожден и, поболтавшись немного по школе, он пристроился в тени, на заборчике, напротив входа, ожидая окончания урока. О чем задумался тогда Митя, неизвестно, но Осипова он заметил слишком поздно. Тот тихо подошел, обдав запахом свежего перегара, молча зажал одной рукой Мите горло, а второй по-деловому снял с его руки часы. Не говоря ни слова, только на прощание ещё сильнее пережав Мите трахею, Осипов ушёл, по-блатному шаркая кривыми ногами.

— Лучше бы ты учил украинский, — сказала Мите его мама Галина Алексеевна.

Игорь Докторович — Митин отчим, отправил нас сразу же в милицию написать заявление. Митя — пострадавший, а я свидетель, который из окна школы якобы видел ограбление.

В милиции нас принял настоящий следователь. Выслушав, он достал из стола фотографию и положил на стол:

— Это он?

С фотографии смотрела угрюмая рожа Осипова.

Мы подтвердили. Милиционер достал новую картонную папочку, вложил в неё наши заявления, приколол к ним скрепкой фотографию и на папочке под словом «Дело» вывел крупными буквами «Осик».

— Он тебе ничем не угрожал, ножичком или отверткой, а может, ещё чем? — участливо поинтересовался следователь.

Мы ответили отрицательно.

— Жаль, — вздохнул он, как бы размышляя вслух, — а то бы его за разбой уже сегодня на три года прихватили, а так пока ещё маловато. Ну, всё. Заходи, если что.

Митя приглашение принял буквально. Лично для него всё было предельно ясно. Преступник известен, адрес его известен, милиция легко с нашей помощью раскрыла преступление, оставалась самая малость — прийти и забрать часы. Так Митя и сделал. На следующий день, после школы, он бодро пришёл в милицию и вышел ни с чем. Часы к моменту визита представителей власти Осик уже продал, деньги пропил, но дело не закрыто — милиция собирает материалы, чтобы посадить его всерьёз и надолго. Так что на вопрос «который час?» Митя ответит ещё не скоро.

На репетицию мы все-таки опаздывали. Прижимаясь к нависающим витринным окнам «Алых парусов», мы продрались сквозь толпу судей и участников, ожидающих следующий забег, и свернули на Дерибасовскую.

Малолюдность Дерибасовской солнечным утром второго после праздника дня была предсказуема и приятно диссонировала с шумом публики за нашими спинами. Пустые троллейбусы по случаю эстафеты молчаливо стояли с открытыми дверями в ряд, прижавшись чёрными рифлёными колесами к бордюрам тротуара, в ожидании команды запустить свои урчащие агрегаты. Улица была практически пустой — те, кто не был задействован в эстафете, непременно уже разъехались по маёвкам на склоны, пляжи, дачи или просто за город. А остальные после вчерашнего праздника сидели по домам, всё равно магазины и базар были закрыты. Праздник как-никак. День второй.

Митя, подхватив обе гитары, с возрастающей скоростью быстро перебирал длинными ногами, задавая темп ходьбы, обеспечивающий нашу пунктуальность. Я и не пытался за ним угнаться, немного поотстал, а возле центрального овощного магазина запротестовал, требуя остановки и вишнёвого сока с мякотью.

Набравшись сил из стакана с мутной жидкостью тёмно-лиловой на цвет, сладко-кислой на вкус и бодряще-реабилитационной по ощущениям, я «включил четвёртую передачу», и через пять минут мы уже были возле музыкального училища. Ещё издали, только завернув за угол, мы заметили на угловом балкончике с видом на руины кирхи непринуждённо беседующих и спокойно покуривающих пианиста Пита Удиса и барабанщика Келу Мирошниченко, нисколечко не озабоченных нашим опозданием.

Аппаратура была уже расставлена, оставалась ерунда — подключить гитары и начать репетицию. Моя гитара легко выскользнула из матерчатого чехла, специально сшитого сестрой Леной, а Митина, цепляясь всеми выступающими частями, беспорядочно звеня струнами и стуча ручкой