Милиция плачет - Александр Георгиевич Шишов

ревербератора по деке, с трудом рассталась со спортивной сумкой.

Митя привез свою гитару из Бобруйска — шедевр самодеятельного творчества белорусской глубинки. Когда я её впервые увидел, то испытал шок, но Митя был страшно горд своим приобретением. Корпус электрогитары обычно имеет два рога у основания грифа. Длинный сверху, к нему пристегивается широкий ремень (классно смотрится охотничий патронташ), и короткий снизу, образующий глубокий вырез, очень удобный для извлечения высоких нот на первых ладах грифа. У Митиной гитары рогов было восемь, даже не рогов, а замысловатых загогулин по периметру доски, делавших её похожей на ярко-красную кляксу с торчащей из неё палкой грифа. Панель из хромированной толстой стали, три больших ручки регулятора громкости и тембра, массивный хромированный струнодержатель с вибратором, заостренная головка грифа с такой же заостренной хромированной накладкой — всё вместе производило устрашающий эффект.

У некоторых эта гитара ассоциировалась с новым видом оружия будущего из фантастических рассказов, другим — наглядно иллюстрировала пример параноидального расстройства у провинциального Страдивари-Гварнери, а вот Митя ею очень гордился, убеждая, что именно на таких гитарах играют настоящий рок.

Моя бас-гитара, которой я гордился не меньше, чем Митя своей, серебристая с двумя симпатичными рогами и красным грифом, — самодельный симбиоз собственных ограниченных возможностей и безудержной фантазии. Когда-то по случаю, без дальних планов, купленная у Комара за три рубля обструганная гитарообразная доска с жёстко прикрученным узким грифом легла в основу будущего бас-шедевра. Главное, что на грифе были лады, и вскоре ежедневный кропотливый труд, задвинувший далеко на задний план все волнительные юношеские романы, день за днём приносил всё более ощутимые результаты. Я освоил шпатлевку по дереву, шлифовку разными номерами шкурки, окраску в несколько слоёв — гитара на глазах преображалась.

Использовалось известное ноу-хау в виде нержавеющего маленького стерилизатора шприцов, в который идеально входил ленинградский звукосниматель. Он смотрелся на гитаре очень стильно, кроме того, на него удобно опираться большим пальцем при игре, и звук извлекался более резкий, ро́ковый.

Ручки, переменные резисторы и сопротивления выискивались на «толчке» в кучах радиотоваров, сваленных буквально на землю, слева, как войти в ворота с Химической. Ещё одно ноу-хау — для бас-гитары использовался рамочный струнодержатель для семиструнной гитары, в который четыре струны вставлялись через одну, образуя три широких интервала, удобных для игры пальцами.

А вот с самими струнами была большая проблема — бесспорный дефицит. Мне всего-то нужны были из комплекта для семиструнной гитары только четыре, самые толстые, но и это не помогало, струн нигде в продаже не было, ни толстых, ни тонких.

Помощь неожиданно подоспела в лице приехавшего погостить из Костромы моего дедушки. У него тоже были свои своеобразные виды на этот важный компонент гитары. Оказалось, что дедушка, в узком семейном кругу окрещённый Дюдей, в свои семьдесят восемь лет был еще «тот ходок» и своей зазнобе из Ярославля он намеревался сделать царский подарок — струны для гитары. Прослышав про его интерес, я плотно прилип к нему, взывая к самым высоким чувствам и вымаливая помочь любимому внучку́.

Дедушка Шишов и внук. 1963 год. А.Шишов, А.Шишов (Дюдя)

И вот одними пригожим днём Дюдя, повязав новый папин галстук, купив на Соборке букетик цветов и в «Лакомке» плитку шоколада «Алёнка», побрившись в парикмахерской с «Русским лесом» вместо «Шипра», вежливо придерживая дверь, вошёл в музыкальный магазин на Дерибасовской и галантно с улыбкой приподнял шляпу, приветствуя таким старомодным образом молоденьких девушек-продавщиц.

Как и кого он там очаровал, а именно так он добивался успеха у дам, неизвестно, но домой он вернулся гордым обладателем двух комплектов серебряных струн в белых квадратных бумажных упаковках. О таких струнах я и мечтать не смел. Серебряные струны!!! Тут же, вскрыв свой пакетик, я честно отмотал первые три струны и, расцеловав Дюдину седую голову с идеально ровным пробором, торжественно их вручил, всячески восхваляя и превознося его способности и достоинства. Дюдя был страшно польщён, он ходил со счастливой улыбкой и, завидев меня, заговорщически по-товарищески подмигивал, то настоящим тускло-серым, то искусственным светло-голубым глазом.

Но главным козырем нашей музыкальной группы были не самодельные гитары, не сумасшедшее везенье с усилителями и ударной установкой, не Пит с музыкальным образованием, не Кела, лихо стучащий по барабанам, и даже не мой энтузиазм. Главным, чем обладала наша группа, был Митин голос.

Митя пришел в наш класс в октябре семидесятого года, в начале девятого класса. Мы дежурили на Посту номер один у памятника Неизвестному матросу. Утром пришла классная руководительница и привела новенького мальчика. Длинный, худой, светловолосый, с непокорным чубом, назойливо закрывающим лоб, и густыми чёрными бровями. Большие внимательные синие глазами, девичьи пушистые длинные ресницы, красивая доброжелательная улыбка и неожиданно крупный нос, несуразно, по-взрослому, смотревшийся на детском лице. Он был похож на воробья-переростка. В первый день знакомства наши девочки между собой за рост и худобу окрестили его «вешалкой», а к концу дня за общительность и болтливость «свистком».

На следующий день, уже в морской форме для несения караула, он пришёл с гитарой под мышкой и после утреннего развода, усевшись на стул под стенкой, взял несколько аккордов, посматривая на реакцию окружающих. Брынькать на гитарах тогда было модно, многие из нас тоже знали по несколько аккордов, а мы с Питом так вообще играли в группе, правда, пока из двух человек, но уже репетировали и набирали репертуар. Скепсис исчез, как только Митя запел. Ожидая услышать в лучшем случае что-то похоже на выступление старшеклассников на школьном вечере, я был поражен. Я услышал голос, настоящий, певческий, глубокий, насыщенный, проникновенный и новые, незнакомые песни. У этого мальчика был ГОЛОС. Такого я не слышал никогда, и уже не воробей-переросток пел и играл на гитаре, а мужающий на глазах, вставший на крыло молодой ястребёнок-соколёнок-орлёнок, обещающий вырасти в большую хищную птицу. Пел про физиков, едущих в смерть, про Ланку, про встречу в скором поезде. Заслушавшись, пропустили смену караула. Классная, спохватившись, что возле памятника ребята ни за что ни про что простояли два срока, отменила концерт до обеда. От наших девочек никаких «вешалок» и «свистков» я больше никогда не слышал, только: «Димочка, спой, пожалуйста, то, Димочка, спой, пожалуйста, это».

Митя пел — всегда и везде. В караульном отделении между вахтами, уничижительно зыркая на тех, кто решался ему подпевать. По дороге в столовую и обратно, пел у вечного огня с автоматом ППШ на груди, пел в строю почётного караула, печатая строевой шаг по мокрым от дождя