Иудино дерево в цвету - Кэтрин Энн Портер

— Да, мэм, — ответила Миранда.

Бабушка еще раз повторила, обращаясь к сыну:

— Туда ровно пять часов езды. Твоей тетке Элайзе хватит времени вынуть из коробки телескоп и взять мою лошадь. Она уже три часа как там. Должно быть, уже установила телескоп на крыше курятника. Надеюсь, никаких неприятностей не будет.

— Не надо так волноваться, мэмми, — говорит ее сын, стараясь скрыть досаду.

— Я не волнуюсь, — отвечает бабушка, перекладывая юбку для верховой езды из одной руки в другую, где у нее сумка. — Напрасно я везу ее с собой, — говорит она. — Похоже, на это лето можно ее забросить куда подальше.

— Пустяки, мэмми. Мы пошлем на Черную ферму за Помпеем. Смирная лошадь и хорошо ходит под седлом.

— Можешь сам на нем ездить, — говорит бабушка. — Я не сяду на Помпея, пока жив Скрипач. Скрипач — моя лошадь, и я не допущу, чтобы неосторожный ездок испортил ему губу. Элайза никогда не умела ездить верхом и теперь уж не научится….

Миранда подпрыгнула от радости и убежала. Оказывается, едут в Кедровую рощу! Просто удивительно: взрослые не умеют прямо ответить ни на один вопрос, вот только «нет» легко соскальзывает у них с языка. Уже отбежав, Миранда услышала, как бабушка спрашивает: «Гарри, тебе нигде не попадалась за последнее время моя плетка?», а папаша отвечает, по крайней мере, ему, наверно кажется, что это ответ: «Мэмми, ей-Богу, хватит, а?»

И правда, Миранда тоже так считает.

Еще у папаши странная привычка звать бабушку «мэмми». Тетя Джейн, старая няня, — вот кто мэмми. А иногда он называет бабушку «мама». Но она ведь и не мама, она — бабушка. Мама у них умерла. «Умерла» — это значит, ее нет и никогда не будет. Умирают все, и люди, и остальные. Какой-нибудь человек умрет, и длинный хвост экипажей медленно тянется к каменистому гребню холма, а оттуда вниз, к реке, и все время, не переставая, звонит и звонит колокол, а этого человека, который умер, больше никто уже никогда не увидит. Гораздо чаще умирают котята, и цыплята, и особенно маленькие индюшата, иногда даже телята, а коровы и лошади почти никогда. На камнях попадаются шкурки от ящериц, но внутри никакой ящерицы нет. Если волосатая гусеница свернулась кружочком и не шевелится, как ни подталкивай ее палочкой, это значит, она умерла, верный знак.

Когда Миранде попадается какое-нибудь существо, неподвижное и немое, или вообще как-то отличающееся по виду от живых, она всегда обязательно зарывает его в могилку и сверху кладет цветочек и гладкий камешек. Даже кузнечиков. Так полагается поступать со всеми, кто умер. «Так, и никак иначе, — всегда приговаривает бабушка, когда учит какому-нибудь правилу. — Это полагается делать так, и никак иначе!»

Миранда побежала вниз по мощенной плоскими камнями кривой дорожке, перепрыгивая туда-сюда через кустики травы. Сначала сбоку шли гранатовые деревья вперемешку с жасминовыми кустами; потом под деревьями сделалось совсем темно — это начиналась фиговая роща. Миранда подошла к своему любимому фиговому дереву, его длинные нижние ветви склонялись почти до самого ее подбородка. Здесь можно рвать фиги, не карабкаясь наверх и не обдирая коленки. В прошлый раз бабушка забыла захватить с собой на ферму фиги, их ведь и в Кедровой роще довольно. Но там фиги крупные и мягкие, беловато-зеленые. А тут, в городе, они черные и сахаристые. Непонятно, как это бабушка не замечает разницы. Под деревьями воздух напоен сладким запахом, по земле бродят сбежавшие из птичника куры и поклевывают опавшие плоды. Одна наседка с цыплятами копалась в земле и квохтала. Разгребет когтями землю вокруг лежащей на виду фиги и зовет своих детей, словно это червяк, которого она для них выкопала.

— Ах ты хитрая, — говорит Миранда. — Обманываешь.

Все цыплята прибежали к матери под Мирандино любимое фиговое дерево, только один цыпленок остался, где был. Лежит на боку, глаза закрыл, рот разинул. Тело кое-где покрыто желтым пухом, и уже перышки виднеются, а в других местах он голый и загорелый.

— Лежебока, — сказала Миранда, ткнув его носком туфельки. И тут поняла, что он мертвый.

Ах, как нехорошо, ведь с минуты на минуту все отправляются в Галифакс. Бабушка никогда не «уезжает», она всегда «отправляется». Миранде надо страшно торопиться, чтобы похоронить цыпленка по всем правилам. Она вернулась в дом на цыпочках, только бы ее не заметили, а то бабушка обязательно спросит: «Куда ты идешь, дитя? Что у тебя в руке? Где ты это взяла? Кто тебе разрешил?» И после того, как Миранда ответит на все вопросы, даже если ничего дурного не обнаружится, все равно настроение уже будет не то. Да и сразу от нее не отделаешься.

Миранда тихонечко выдвинула ящик своего комода, третий снизу с левой стороны, где завернутые в красивую бумагу лежат ее новые туфельки в белой коробке, как раз подходящего размера для цыпленка, у которого уже показались кончики перьев. Она осторожно вытянула шуршащую оберточную бумагу, вынула туфельки и слегка вздрогнула: внизу под окнами заскрипели по гравию колеса тарантаса и раздался зычный возглас старого дяди Джима Билли: «А ну, осади назад, коняги! Назад, вам говорят!»

Значит, он разворачивает Тома и Дика, так чтобы стояли головами в сторону Галифакса. Сейчас начнут искать ее, звать, торопить, и у нее совсем не останется времени, а они ничего и слушать не станут.

Вырыть лопаткой ямку в мягкой сухой земле было совсем не трудно. Миранда обернула тощенького цыпленка в цветную бумагу, красиво уложила в коробку и насыпала сверху холмик, как делают у людей. И только успела, встав на коленки, выровнять сверху холмик, как неизвестно откуда раздался загадочный тихий плачущий голосок: виип! виип! виип! Три раза. Он слышался словно бы снизу, из-под насыпанного ею холмика. «Господи, да что же это?» — спросила Миранда вслух у самой себя. Она сдвинула чепчик с ушей, прислушалась изо всех сил. Виип, виип, — повторил жалобный голосок. А ее уже зовут, все громче, все настойчивее, человеческие голоса приближаются. Она громко откликнулась:

— Да, да, тетечка! Еще одну минутку!

— Немедленно иди сюда! Сейчас же! Мы уезжаем!

— Подождите меня еще чуточку!

По опушке фиговой рощи к ней шел папаша.

— Поторопись, малышка! А то оставим тебя тут.

Миранда не могла этого вынести. Она побежала со всех ног к нему навстречу, вся дрожа от страха. Папаша посмотрел на нее с укоризной, как всегда, когда сам ее испугает, а потом удивляется, что она испугалась. Он сказал ей добрыми словами, но сердитым голосом: «Перестань дрожать, малышка, ты же знаешь, что мы тебя никогда не оставим». Миранде хотелось возразить: «А зачем же вы тогда так говорите?» Но она не могла, она прислушивалась, не зазвучит ли опять тот жалобный голосок: виип, виип!? Она замедлила шаги, упираясь, оглядываясь назад, но папаша повел ее к тарантасу. Как же так? Ведь если кто умер, он уже не издает звуков! Мертвые не могут. Это — один из признаков смерти. А Миранда сама слышала.

Папаша сел впереди и взял вожжи, старому дяде Джиму Билли оставалось только слезть и открыть ворота. Бабушка и няня уселись на заднее сидение. Миранду посадили посредине между ними. Она любила отправляться в путь, когда все улыбаются и суетятся, а потом, устроившись поудобнее, смотрят на небо: какая их ждет погода? — а лошади дергают, натягивают постромки, рессоры скрипят и качаются, и ты чувствуешь, что и правда куда-то едешь. Вечером она будет плескаться в ручье вместе с Марией и Полем и при дяде Джиме Билли, а когда стемнеет, полежит в ночной рубашке на траве, для прохлады, и перед сном все будут пить лимонад. Сестрица Мария и братец Поль будут уже смуглые, как уголь, потому что их отправили вперед, едва только кончились занятия в школе. У сестрицы Марии оказались веснушки, и папаша рассердился. «Смотри не снимай чепец, — строго наказал он Миранде. — Имей в виду, еще и твое лицо испортить я не позволю». Но все-таки что это был за звук? У Миранды гудит в ушах и болит под ложечкой. Она должна во что бы то ни стало вернуться и выпустить цыпленка. Сам он никогда не выберется, весь закутанный в оберточную бумагу и засунутый в коробку из-под туфель. Нет, без нее ему не вылезти.