Гражданская война и интервенция в России - Василий Васильевич Галин

некоторая неясность редакции этого пункта дала даже повод председателю Особого совещания генералу Лукомскому сопроводить ее замечанием: «То есть выбросить буржуев!..»»[631].

Уточнение в определение «народа» внес управляющий отделами Законов и Пропаганды (ОСВАГа) деникинского «правительства», видный кадет К. Соколов: «Власть должна опереться на консервативные круги при условии признания ими факта земельной революции», — однако, как замечал Деникин, — Это предложение теряло свою ценность, принимая во внимание настроения правых кругов, в глазах которых тогда даже «третий сноп» считался «уступкой домогательствам черни… Итак, коалиции конец. Предстоит выбор: либерализм, консерватизм или «левая политика правыми руками» — та политика, которая была испытана впоследствии в Крыму другими лицами без особого успеха»[632].

Какой же «народ» представляли те политические силы, среди которых Деникин искал опору будущей власти?

У правых (консервативных) сил был: «общий лозунг — «самодержавие, православие, народность». Из предосторожности он не осложнялся необычайно трудными вопросами положительного государственного и социального строительства, а сводился к простейшему и доступному массе, оголенному от внешних туманных покровов императиву: — Бей жидов, спасай Россию!»[633]

Почвенность, «корни» и народная опора считались там (среди монархистов и националистов) элементами второстепенными. Многие разделяли тогда взгляд, приписываемый одному из лидеров ультраправых В. Пуришкевичу: «К моменту окончательной победы над большевиками народная масса, усталая от пережитых потрясений, жаждущая порядка и возвращения к мирному труду, окончательно утратит свою роль главной движущей силы революции; масса отойдет от политики. Но революция будет продолжаться. И взамен демоса на арене борющихся сил окажутся политические группы, кружки и партии, из которых каждая будет говорить от имени народа. Вот этим-то моментом и нужно воспользоваться для выхода на политическую арену…». Это был «взгляд, — замечал Деникин, — не лишенный проницательности»[634].

Не случайно именно эта идея и легла в политическую основу всего Белого движения, в которой будущее было скрыто в тумане юридической казуистики и нового Учредительного собрания. «Теперь…, — провозглашала газета «Новая Россия освобождаемая», — основная линия и идея нашего проекта получили, наконец, признание и утверждение… Правда в тексте приказа имеются… некоторые отступления и неясности… общее начало проекта изложено… в форме отдельных частей, как говорят юристы казуистических, т. е. специальных и трудных для общего истолкования…»[635]. Но общий принцип, при этом сохраняется, утверждала газета: «Народоправство в рамках назревших потребностей и здравого смысла — вот основа наших рассуждений и действий, и мы зафиксировали это свое убеждение в форме требования созыва нового Учредительного собрания…»[636].

Меньшевики совершенно трезво смотрели на такое будущее: «Учредительное собрание при самом неограниченном избирательном праве, но в обстановке тишины и спокойствия, легко превратилось бы в послушное орудие реакции при отсутствии революционной энергии в массах; представители народа были бы бессильны перед правительством…». Как следствие «меньшевистские белогвардейские газеты…, — по словам Деникина, — приняли тон настолько вызывающий и направление настолько деморализующее, что властям (Юга России) пришлось закрыть их»[637]. В ответ меньшевики «первыми примирились с большевиками и объединились с ними для борьбы с враждебными большевизму правительствами.

Вслед за меньшевиками по этому пути пошли и социалисты-революционеры. Ряд видных и ответственных деятелей этой партии (Вольский, Святицкий и др.) выступили с соответствующими декларациями и воззваниями…»[638]. Эсеры на своем IX Совете партии, собравшемся в Москве в середине июня 1919 г., постановили: «прекратить в данный момент вооруженную борьбу против большевистской власти и заменить ее обычной политической борьбой, перенеся центр своей борьбы на территорию Колчака, Деникина и др., подрывая их дело изнутри и борясь в передовых рядах восставшего, против политической и социальной реставрации, народа всеми теми методами, которые партия применяла против самодержавия»[639].

И это были не пустые слова. Эсеры, были самой массовой и боевой социалистической политической партией, и, по словам ген. Сахарова, «это был враг опаснее большевиков, потому что действовал он не в открытую, а подготавливал тайный внутренний фронт в тылу…»[640]: «наиболее целесообразной формой борьбы с контрреволюцией, — конференция эсеров признавала, — метод восстания изнутри»[641]. И действительно эсеры, подтверждал Деникин, употребили «все усилия для свержения сибирской власти», а затем подняли «вооруженные восстания во Владивостоке, Иркутске, Красноярске и других пунктах во имя прекращения гражданской войны и примирения с большевиками»[642].

У «белых» оставалась последняя надежда — на ту самую либеральную партию кадетов, идеи которой были наиболее близки взглядам самого Деникина. По наблюдениям Уильямсона, в то время как Врангель «был аристократ, излучавший все высокомерие своего класса»[643], Деникин был наоборот «патологически чувствителен по отношению к аристократам, придворным и офицерам бывшей императорской гвардии…»[644]. Биограф Деникина — Д. Лехович определял его политическую платформу, как «либерализм», основанный на вере в то, что «кадетская партия… сможет привести Россию… к конституционной монархии британского типа»[645]. Не случайно именно кадеты составили основу Особого Совещания при ген. Деникине.

Однако надежды на кадетскую партию оказались тщетны, причину этого Деникин находил в том, что в армии «и близких ей кругах… создавалось озлобление против «кадетов», и в частности против либеральных членов Особого совещания, которых называли «злыми гениями» и «главными виновниками» постигших нас бедствий. В такой обстановке либеральная общественность сочла для себя бремя власти непосильным и, предлагая известный политический курс, в то же время не давала своих людей, которые могли бы проводить его в жизнь. Очевидно, и не могла дать, так как, по признанию видных ее деятелей, помимо внутренних расхождений, в этом лагере было очень мало людей, которые «революционному разложению и распаду могли бы противопоставить понятную всем организующую силу». Это последнее обстоятельство встало передо мной особенно ярко, — вспоминал Деникин, — когда я задал вопрос, при создавшихся условиях чисто академический: — Кого же все-таки либеральная группа могла бы предложить в главы правительства?»[646].

Действительно, как признавал один из ключевых деятелей и идеологов деникинского Особого Совещания видный кадет К. Соколов, основная причина нежелания его партии проявить «организующую силу», заключалась не столько в боязни «враждебного отношения к ней других влиятельных общественных сил»[647], сколько в ее неспособности к организации: «наше единство отличалось некоторою пассивностью, в суждениях было мало жизни и в наших постановлениях отсутствовало волевое начало. Позднее Особое Совещание сравнивали с машиной, работающей без приводных ремней. Так было всегда. Теоретически все у нас было построено на единстве власти. На практике было бесформенное единство безволия. И потому было понятно, что оно лопнет, как только нас догонит гнавшаяся по пятам «политика»…»[648].

На закате карьеры командующий армией Юга России А. Деникин подводил итог своим политическим исканиям: «Последние приказы мои означали: невозможность опереться