Алая заря - Саша Штольц

— Но я… веду себя не так, как обычно! Неправильно.

— А кто решил, что неправильно?

— Я.

— Ну, привыкай, — пожал плечами Тимур Андреевич и постучал указательными пальцами по вискам. — Вот тут. Рождается страх. Мозги твои больше тебя понимают. Знают, что тело твое изменилось. И что хищник теперь ты. Ты не становишься злой. Это ты и есть. Просто честнее. Если что кому не так сказала, значит, в глубине души ты этого хотела.

— Нет, — покачала головой Соня. — Не хотела. Я бы не стала никому грубить. Я бы не стала говорить то, что может навредить мне самой!

— Видимо, не очень-то боишься, что навредит, — сказал Тимур Андреевич. — “Не стала бы” не равно “не хотела”. Все люди иногда грубые. Просто умные и трусливые держат все при себе, потому что в нашем обществе принято лебезить и угождать.

— Это не так!

— Так всегда было!

— Это неправильно.

— Кто будет говорить, что правила всегда работают, тот глупец! У тебя даже глаголы английские неправильные. И ничего. Преспокойно существуют. Чай давай попьем?

Задумавшаяся Соня вздрогнула от резкой смены темы, но неохотно согласилась. Только с вымученной вежливостью предупредила, что либо делает его сама, либо пусть Тимур Андреевич наливает одному себе. Он на это лишь насмешливо прищурил глаза.

На кухне Соня до блеска вымыла кружки и заварила нормальный чай. Правда без всего — на полках было до печального пусто, не считая дохлой мухи в дальнем углу шкафчика.

Ее не было около десяти минут, и за это время она успела довести себя до головной боли. Что ей делать с бесконечными вопросами, которых становилось только больше? Не приходить же сюда к этому категоричному и циничному старику каждый день?..

На пороге между кухней и гостиной ее внезапно осенило. Онемевшее тело, которое было не способно продвинуться дальше без приглашения! Она уже переживала это ощущение раньше: на прошлой неделе, стоя рядом с Галиной Федоровной в учительской, Соне было так же непонятно и странно. Физически — ничего особенного, только покалывание и мурашки, но тревога возрастала каждый раз, когда учительница музыки проходила мимо.

Сегодня на одной из перемен она выяснила причину, когда увидела у Галины Федоровны на шее за воротом обычно наглухо застегнутой блузки цепочку. Ненавязчиво поинтересовавшись, что там у нее за украшение такое, она получила неожиданный и неприятный ответ. Галина Федоровна вытащила наружу крестик и качнув им в сторону Сони, заставила ее отшатнуться, как прокаженную. Соня притворилась, что это от удивления, но подозревала, что выглядела очень глупо.

Поставив чай на столик рядом с проигрывателем, на котором Тимур Андреевич снова поставил Магомаева, она вернулась на свою табуретку и спросила:

— Если крест и святая вода работают, то это значит… что Бог есть?

“А я весной, а я зимой, а я всю жизнь искал тебя…”

Он так долго не давал ответа — в его опустевших голубых глазах не было ни грамма осмысленности — что Соне пришлось повторить свой вопрос.

— Да есть. Есть, — хмуро ответил Тимур Андреевич.

— Вы это точно знаете?

— Точно верю.

— Но вера ничего не доказывает…

Он сначала схватился за свой чай, но, будто обжегшись, сразу убрал руку, после чего наклонился к диванному подлокотнику и зашарил где-то за ним. Соня ничуть не удивилась, увидев, что именно он оттуда достал.

Из початой бутылки самогонки он отлил немного прямо в чай.

— И что? — хлопнув глазами, выдал он.

— Как что? Я ведь ищу ответы. Вы обещали ответы.

— Я разве не ответил?

— Я спросила, откуда вам про это точно может быть известно. Про кресты… и про Бога.

Тимур Андреевич вытащил из-под рубахи нательный крестик. Маленький и серебряный.

Соня даже не дернулась.

— Что это… Вы же были вампиром! — воскликнула она. — Как вы его носили все это время? Сами же говорили, что крестов надо избегать!

Вздох, который Тимур Андреевич испустил, был протяжным и раздраженным. Он в три глотка осушил чашку с чаем.

— Какая глупая ты все-таки девчонка.

— Перестаньте меня оскорблять!

— Он не освящен.

Соня тоже почувствовала раздражение и не стала держать язык за зубами, решив досадить противному старикашке еще больше, так как дурацкие вопросы он, кажется, и правда терпеть не мог. Предлагать помощь его никто не заставлял, а раз назвался груздем, то пускай лезет в кузов и бесится дальше.

— Зачем тогда вы его носите?

На это тот всего лишь прожег ее недовольным взглядом, налил еще голой самогонки прямо в чашку и одним махом опрокинул в себя. И лишь потом заговорил дальше:

— Это символ веры. Даже если не освященный. Я прожил двести сорок восемь лет. Я впускал и Бога, и Дьявола в свою душу, поэтому имею право верить во что хочу.

Чай без всего был не очень вкусным, поэтому Соня отставила свою почти нетронутую чашку в сторону и сложила на коленях ладони.

— А я верю в науку.

— Ну и верь себе дальше.

— В восемнадцатом веке все в Бога и в царя верили. У вас это оттуда? Я бы на вашем месте после того, как меня превратили в монстра, решила, что Бог от меня отвернулся.

Удивительно, но на это Тимур Андреевич не стал огрызаться.

— Так и я решил, что отвернулся.

— Что потом изменилось?

— Многое.

— Не будете рассказывать?

Тимур Андреевич посмотрел на пустую бутылку так же печально, как до этого смотрел на пустой пакет, оставшийся от пирожков.

Жалкое зрелище, подумала Соня, едва сдерживаясь от того, чтобы скривиться от отвращения.

— В другой раз, — пробубнил Тимур Андреевич. — Тебе пора домой. Тетрадки своих бестолковых учеников проверять.

Соня вздохнула.

— Вы очень противный дядька все-таки.

— Я слишком старый дядька. Помирать надо было вовремя, чтобы не становиться противным.

Наверное, Тимур Андреевич расстроился и начал напиваться, потому что она снова навестила его не ради мести.

Покидая его квартиру, Соня в очередной раз приняла твердое решение больше не приходить.

С самоуничтожением старик прекрасно справлялся и без нее.

Глава пятнадцатая, в которой невозможно подготовиться к неизбежному

Она начала наведываться к Тимуру Андреевичу в гости несколько раз в неделю. Она осуждала себя за то, что прониклась каким-то болезненным сочувствием к нему, но поделать с этим ничего не могла. Ей всегда было жалко пожилых людей — они нуждались в заботе и поддержке не меньше маленьких детей. Да, Тимура Андреевича с трудом получалось назвать пожилым и беспомощным, но даже обстоятельства его жизни ничуть не ослабляли ее чувство жалости. Он хотел умереть — значит был несчастным.

Проживший двести