Воспоминания розы - Консуэло де Сент-Экзюпери

* * *

Его издатель решил устроить вечеринку в честь выздоровления Диди. Там были Моран, Пурталес и много других писателей. Счастливая Диди не отходила от своего брата, а тот в свою очередь не отходил от Э., которая была прелестна и пока еще не показывала зубы!

Около часа ночи я упрекнула мужа в том, что за весь вечер он ни разу не обратился ко мне.

Он ответил:

– Свою сестру я знаю уже тридцать пять лет, а вас – только семь!

Я почувствовала, что мой мир рушится. Я вынула из сумочки ключи от нашей квартиры и вручила их ему:

– Вот ключи. Я не желаю оставаться с мужем, который меня предал.

Я произнесла это очень громко. Разговоры стихли. Все сочли, что я ужасная женщина. Мегера. Я чувствовала себя так, словно жизнь кончена. Хозяйка дома молча подала мне пальто. Мне казалось, что я лечу в пустоту.

Очнулась я в больнице Вожирар, в отделении, предназначенном для людей, найденных без документов. Меня подобрали ночью на тротуаре… Я проснулась от криков соседей по палате. Подняла голову. У одного живот был вспорот ножом, другая отчаянно жестикулировала, стоя на кровати, а две медсестры суетились вокруг, пока санитар обливал ее холодной водой. В конце концов ее утихомирили с помощью укола, и тут пришел мой черед.

– Спасибо, – сказала я им. – Я прекрасно сплю.

Еще в клинике в Берне я научилась, как надо вести себя с санитарами и как отказываться от их зверского лечения. Я сделала вид, что засыпаю. Моя хитрость удалась, и они перешли к следующей кровати. Я пыталась хоть что-то вспомнить.

Я твердила себе: «В Париже есть человек, который может забрать меня отсюда. Мой муж». В конце концов с этой мыслью я заснула. Но очень скоро меня начала бить лихорадка. На следующий день появился санитар, приставленный к нашей палате. Он сильно кашлял. Ангельским голосом я посоветовала ему принять пилюли. «Они слишком дорогие», – ответил он мне.

– Вот, возьмите мой жемчуг. В больнице ведь кольца не нужны.

Я сняла кольцо и протянула ему.

– Если я могу что-то для вас сделать, говорите, только быстрее.

Пока он пробовал жемчуг на зуб, проверяя, не фальшивый ли он, я вздохнула:

– Ах, это слишком сложно, вы не сумеете.

– Все равно скажите.

– Мне нужно выбраться отсюда. У меня платье под рубашкой.

– Вот как… Вы можете ходить?

– Да, конечно, и даже бегать!

– Я на минутку оставлю открытой дверь в конце сада. Идите туда не торопясь, не бегите, если вас остановят, скажете, что пришли навестить больного.

Таким образом я сбежала и вернулась домой на площадь Вобан.

Униженная и отчаявшаяся: ведь меня хотели оставить в этой больнице.

Идти мимо консьержей было мучительно – в вечернем платье, с растрепанными волосами, дрожа от холода, потому что пальто я потеряла во время ночного обморока. Позже я узнала, что они были в курсе всего происходящего, как все консьержи в Париже, и даже одними из первых узнали о случившемся!

Полицейские дважды приходили к нам убедиться, что мой муж не имеет ни малейшего желания забирать меня из больницы для нищих. Но им не удалось ни увидеть Тонио, ни побеседовать с ним по телефону. Так они и не решили, что со мной делать. Дверь Тонио оставалась запертой, и только голос моей золовки сообщал им, что ее брат спит и что они отправят друга навестить больную. Полицейские вынуждены были обратиться к консьержке, которая пришла в больницу, пока я спала, чтобы опознать меня…

Я вошла в свою комнату и обнаружила там спящую в одежде женщину.

В четыре часа Тонио должен был уезжать в Тулузу. Впервые я не собрала ему чемоданы. Эта мысль мешала мне уснуть, и я наконец встала, чтобы выполнить эту несложную обязанность, которой ни разу не пренебрегала.

Мы обедали втроем, вместе с моей золовкой, которая светилась от счастья. О моих ночных несчастьях никто не вспоминал. Муж уселся за пианино – со вчерашнего дня он так и не сказал мне ни слова. Я выглядела чудовищно и не решалась двинуться с места. Тонио сделал мне знак подойти и сесть рядом с ним на диванчик. Он хотел извиниться, что не пришел в больницу прошлой ночью.

– Я велел Гастону привезти тебя сюда, – объяснил он. – Мне было бы очень тяжело идти туда самому. Ему понадобилось два часа, чтобы разыскать тебя. А так как у него не было подписанных мной бумаг, ему не хотели тебя отдавать. А я волновался и ждал его – после той сцены я боялся худшего. Мне дали какие-то порошки, и я заснул.

Одной рукой он продолжал бренчать на пианино, а другой поглаживал мои волосы, жалкими прядями свисавшие на лицо.

– Дитя, ты неразумна, – напевал он.

– Ты тоже!

– Да что ты!

– Я не злюсь, когда у тебя все хорошо.

– Возможно, – грустно ответил он.

И перестал играть.

– В четыре часа я выезжаю в Тулузу.

– В поезде поговорим.

Я поцеловала его, убежала и заперлась в своей комнате.

* * *

«По вагонам, по вагонам…» Торопливые рукопожатия. Тонио быстро вскочил в поезд… Золовка взяла меня за плечи и объявила:

– С ним поеду я.

Поезд тронулся. Тонио протянул руку Диди, чтобы помочь ей подняться…

Поздно вечером, ближе к полуночи, он позвонил мне. Говорил почти час. Он умолял меня сесть на первый же поезд, чтобы приехать к нему, потому что его вылет в Тимбукту отложен на два или три дня. Но у меня не было ни сил, ни мужества.

* * *

Мы снова встретились в Марселе. При одной мысли об этом свидании меня начинала бить нервная дрожь, я не знала – от любви или от страха. Меня окружали преданные друзья. От Тонио я не получила ни единой весточки, кроме короткого сообщения о его приезде.

С того момента, как он вышел из самолета, и до ужина все шло легко, но это была лишь отсрочка разговора, настоящая встреча была впереди.

В гостинице он неподвижно стоял перед двумя своими закрытыми чемоданами, глядя в пол. Я начала расстегивать ремень одного из них. Тонио подскочил, будто его неожиданно разбудили:

– Чего ты хочешь?

– Достать твою пижаму. В каком она чемодане?

Мы вместе стали рыться в его чемоданах, пока наконец не нашли пижаму.

– Знаю, знаю, сейчас ты мне скажешь, что я положил чистое белье вместе с грязным… но уже слишком поздно. Пошли спать.

Ему нужно было соблюсти приличия.

В Марселе в гостиницах не топят, ведь на юге должно постоянно светить солнце. Ни один житель Марселя ни за что не признается, что ему холодно, даже в пасмурные дни, когда дует мистраль, от которого голоса местных жителей становятся низкими и хриплыми, вызывая в памяти запахи порта, ветер и грязный морской воздух.