Завтрашний царь. Том 2 - Мария Васильевна Семенова

Гудим! – обрадовался Светел. И спохватился: – А что пиявицы рыжей не видно? Арелы? Здорова ли?

Кербога вздохнул:

– Отдал я Арелу…

– Нешто жениху? Живой, значит, объявился? Этот… как его… Йо…

– Не жениху. Я тебе потом расскажу.

Возок втянулся в ворота. Подоспевшая Геррикова чадь вернула створки на место, заложила бревном. Открылась дверь скоморошни, наружу выбралась девка. Высокая, темноволосая, гибкого стана даже шубка не прятала. Девка держала руки в рукавах, озиралась с надменьем царевны, забредшей в собачник. Среди прочих и Светел удостоился короткого взгляда. Это, мол, ещё что за пендерь лесной?

– Самого отколь к мораничам занесло, дядя Кербога? Далеко ли путь держишь?

– Далеко, ребятище. В Шегардай.

Тремя днями позже Светел, зацелованный на прощание всем купеческим семейством, подчалил лёгкие саночки к ходкой скоморошне Кербоги.

Отдохнувшие оботуры взрывали копытами снег, нюхали воздух. Левобережье накрыло обширным хвостом тепла, походники до времени спрятали тёплые хари, а кичливый дикомыт – где ваши раки зимуют, мы весь год живём! – даже куколь сбросил на плечи.

На выглаженном бедовнике не нужно было тропить. Усердные быки шагали без понуканий, сани плыли, как лодка. Скоро дед Гудим совсем оставит вожжи, вытащит дудочку. Начнёт играть песни, вплетая в попевки невнятные стороннему уху приказы: левей, правей, подналяг!

Светел и Кербога шли подле саней.

– Когда всё ладно, я начинаю думать, будто струсил впустопорожне, – негромко рассуждал скоморох. – Но они же могли… всё, что заблагорассудится… понимаешь? И над ними больше нет Ветра, чья тень нас хранила… Дочь, сказали, красавица… А я, отец, бессильный стоял. Знал бы ты, ребятище, что я тогда пережил!

Светел глухо отмолвил:

– Знаю, дядя Кербога. Ещё как знаю.

Скоморох покаянно вздохнул. Жог Пенёк! Сильный, гордый, счастливый отец двоих сыновей… всего через год изникший от горя и унижения.

– Я не ведал судьбы Жога, но помнил, как надрывалась его душа. И тогда мне показалось: лучше уж струсить.

Светел встряхнулся, повёл плечами, послушал, как тянется кожа возле лопатки.

– Думаешь, у Шарапа этого ей меньше угрозно?

– Ватага Шарапа в самом Выскиреге играла, праведных радовала. О том у них и грамотка жалованная есть.

– А сам Шарап? Не возмечтает? На кудри рыжие не заглядится?

– Певчим голосом заклинался…

– Клятвы разные слыханы, – буркнул Светел ревниво. – Арела мне сестрёнка названая. Полсловечком пожалуется, лиходею голову оторву.

Прозвучало так обыденно, что Кербога поёжился.

Уже мало что напоминало о близости зеленца. Возок покачивался, осторожно спускаясь в речную ложбину, когда Светел насторожился:

– Кричат, дядя Кербога.

– Кто ещё?

«Котляры! Лихарю песня не полюбилась, кару назначил…»

Светел прислушался, удивился:

– Ишь… Павага бежит.

Шапка жёлтых кудрей была далеко различима. Красавец-плотник поспевал на беговых лыжах, махал рукавицей:

– Эй! Дикомыт…

– Да ну, – обрадовался Светел. – Со мной, что ли, не обо всём рассудил?

Кербога был жрецом. Люди могли его распоясать, но внутреннее зрение осталось при нём. Он видел Павагу вспышкой, то искристой, то мутно коптящей. Светела – ровным пламенем, дыханием солнечной мощи. Кербога видел когда-то подобные пламена… наитие кончилось, не позволив толком задуматься.

Павага перевалил взлобок, поднял кромками лыж пелену прозрачной куржи.

– Слышь, дикомытище…

– Ну?

Светел стоял спокойно и прямо, даже юксы сбрасывать не спешил. Кербога ждал схватки. Плотник, переставляя длинные ирты, подобрался этак бочком.

– Вот, – похвастался он. – Лыжи твоего дела испытываю.

– И каково?

– А таково, что лучших нам не видать. А ещё дед Щепка мне, топор направляя, твою тайну открыл.

Светел качнулся с ноги на ногу. Разговор о тайнах ему не понравился.

– Это какую?

– Будто бы ты, по обычаю злого Правобережья, противно закону Владычицы взялся гусли строгать.

– Твоя правда. Взялся.

– И уже играл бы, ан вот не дали тебе добрые люди упористого дерева на лежак под шпенёчки!

– Не дали, – медлительно кивнул Светел. – Вы, сегжане, в заветах неукоснительны.

– Вот и отбегай подале от нас со своими глумами да потешками! – Павага говорил громко, с напором, смотрел Светелу куда-то мимо левого уха. – Нам в Сегде мирские песельники без надобности!

Обличая, он стаскивал с плеч верёвочные лямки, державшие за спиной что-то не очень большое, продолговатое, замотанное в рогожу. Сняв, бросил свёрток на снег между Светелом и собой. Прыжком развернулся на лыжах – и удрал обратно за взлобок. Лишь куржа повисла в воздухе, медленно опадая.

Светел хмыкнул, поднял оставленное. Развернул.

В руках у него была толстенькая буковая дощечка. Красноватая, отменно твёрдая.

– Как много повсюду хороших людей, – дрогнувшим голосом выговорил Кербога. – Даже здесь, где нам ворота открывать не хотели!

– Ага, – сказал Светел.

Далеко в холмах ухнуло, загудело: пришла в движение плотная шапка снега, нанесённого бурей. Порыв ветра ощутимо толкнул скоморошню, спускавшуюся к замёрзшей реке.

Дорожная молитва

– А что невесел, ребятище?

Светел подкинул на ладони ком снега.

– Об ночь сон примстился, дядя Кербога.

– О как! Скажи, истолкую.

Вспоминать не очень хотелось, но чем ещё развеять тоску дальней дороги, если не разъяснением снов.

– Будто летал я…

– Летал! – восхитился Кербога. – И мне снилось когда-то, будто к солнышку воспаряю. Чем смутился, сын дикомытский?

– Гоньбу нещадную видел.

– Это не такой дурной сон, как думают люди. Просто знак: скоро доведётся о чём-то быстро решать. Будь готов не промедлить, но и не засечься… а то помело сунешь в печку, гуся в подпечье! Ещё скажи, сам угонял или тебя выстигали?

– Да я сверху зрел, дядя Кербога. Кто за кем, и ведать не ведаю.

Кербога гулко хлопнул рукавицами по мёрзлому кожуху.

– Может, тайный страх во сне объявился?

– Какой страх?

– Ты сам первый раз здесь идёшь. А ну заплутаем?

– Ещё чего придумай, дядя Кербога.

«Обошли дикомыта в лесу!» Светел не то чтобы назубок помнил сегдинскую круговину, но опознавался уверенно. Бывало, полдороги до Изворы одолевал с местничами. А дальше – речным руслом да промахнуться?

Снежный ком прыгал из ладони в ладонь. Туда, сюда, влево, вправо. Не одиннадцать топоров, конечно, но всё же. «Люди могут, а я?..»

– Так вот что за меледа у Арелы всё время в руках была, – под хруст снега под лапками сказал он скомороху. – Помню, то монетку в пальцах гоняет, то колобашки подкидывает.

Кербога терпеливо наблюдал за неловким скоком снежка.

– Я думал, дурак, в игрушки девка играется, – продолжал Светел. – Мы со Скварой пряли всё время, это дело нужное, а клубки лукать?.. Баловство!

– Люди тому баловству по семи годков учатся…

– Понял уже, дядя Кербога. Как сам руками испробуешь…

– Руки у тебя, парень, для оружия, не для кидков-бросков скоморошьих.

– Если б я всех слушал, кто мои руки судил, я бы тут с тобой не гулял.

Кербога спросил со смешком:

– Прясть-то не разучился?

– Будешь оботуров щипать, дядя, ты меня испытай. А тогда, мальцом, я прялку на гибало скоро сменил. И ещё, по атиной надоумке, на гусли локотницы опёр… Дедушка Игорка учить не хотел, тоже всё на руки пенял. Только, мол, с брёвнами управляться.

Сани качнулись, переваливая небольшую застругу. Светел поднял ещё ком, отрубленный полозом, начал кидать два в очередь. Комья падали, он упрямо подбирал.

Кербога не выдержал:

– Давай покажу…

– Не, дядя. Сам дойти хочу.

– Дойдёшь, когда борода посивеет.

– А мне не к спеху.

Сани приближались к релке у слияния речек.