Завтрашний царь. Том 2 - Мария Васильевна Семенова

Плохой был голос. Хриплый, нестойкий. Светел весело подмигнул:

– А саночки, смотрю, изрядного плетева. Понять хочу, так ли на ходу хороши.

Кузов нарты был свит из соснового корня, дело у гнездарей почти небывалое. Паренёк улыбнулся:

– Без меня ходчей будут… Лучше Брезку подале увези…

– Я те дам! – вскинулась девка.

Вековой ельник стоял снежными глыбами, дерева от дерева не поймёшь. Светел шёл виляя, ведомый чутьём лесовика и уверенным ощущением взгляда с птичьих высот. Огонёк парня был слабеньким, но упрямым. Светел знай делился с ним радостью, происходившей от мощного биения сердца. Это не вполноги возле скоморошни шагать!

Кобель тоже повеселел. Тянул, одолевая умёты, привычно упирался на подъёме. В его мыслях был злой человек в шубе, вонявшей мёртвыми псами. Муки вечно подведённого брюха. Серая сука-царица. Добрая маленькая хозяйка. Крылатый Вожак, сошедший на землю…

Когда взобрались на лысый пригорок, Светел оглянулся. Позади распахнулся весь вливень. Речушка Вишарка, на которую они свернули у Сегды… скоморошня, медлительно выползавшая на просторную Вож-Матку… Кербога шёл невозбранно, однако погоня не скололась и не отстала. Светел сосредоточился и чудесным образом увидел преследователей. Они лезли с дальней стороны на гряду, когда-то защитившую лес. Четверо. Светел задумался: а не встретить ли их?

– Как саночки, дикомыт? – спросил паренёк.

Девочка Брезка стояла померкшая. Качалась, закрыв глаза. Держалась двумя руками за копьецо, толкни – упадёт. Светел отогнал видение себя десятилетнего над раненым атей.

– Не совсем изведал ещё, груз легошенек.

Девочка промешкала испугаться. Трепыхнулась, когда Светел поднял её и усадил «славнуку» в ноги.

– Дяденька…

– Сказывай лучше, что за гоньба? Кому досадили?

С пригорка начался длинный спуск, по крепкому насту шаги ложились саженями.

– Из Отшибихи мы, – робко начала девочка.

– Мой опин, – встрял парнишка. – Я увозом увёз, ан охромел.

– Вот и полёживай, а я баять буду. Мы с ним дети купленные… под игом… когда отцы наши за море съезжали.

– Одному купчине достались.

– За руки держась, в деревню пришли. На торжок.

– Её Ижога взяла, меня дядька Личко.

– Мы всё равно друг за дружку…

– Он сына котлу обетовал. Меня взращивал, чтоб сына сберечь.

– А я Ижоге дочкой была. Своя родилась, рабой стала.

– Тут котляры поездом. И Брезке покупщик. Нравом злой, на рожу противный…

Светел усмехнулся:

– Жалостно врёте. Аж харя сыростью леденеет.

Дети притихли.

– Дальше врите, не то заскучаю!

– Тогда мы санки свели.

– Не она, я свёл…

– Краденые, значит. То-то катятся – за спиной не слыхать!

– Моих рук, вот и мчат, меня милуют…

– А не соплив ты, ребятко, сосновый корень вязать?

Парнишка смолчал. Светел остановил сани, ослабил закрутку у него на ноге. Велел Брезке доглядывать.

– И куда бежать надумали, крадуны?

Они беспомощно переглянулись.

– И припас, надо думать, для краесветного пути велик заготовлен…

Девочка тихо созналась:

– Утром доели.

– Так, – приговорил Светел. – Свезу-ка я вас…

Хотел сказать: «…на Коновой Вен, там ума наберётесь…» Не успел. Правая ирта подалась под ногой. И не просто замягчила, проседая на ухабах под взрослым мужеским весом. Лопнула вдоль. От носка до пятки, вместе с вытертым камысом, и один отколыш тут же сломался.

Вот невстреча! Свои лыжи ехали в санках, но Светел их до последнего надевать не хотел. Если он сам лыжную ступень различал, значит и другие могли. Те четверо были опытны и упорны, это он уже понял.

Светел вновь задумался: а не встретить ли их? «Нет. Струны оборвать всегда успеется. Пока гудят-звенят – поиграем…»

– Падеру бы, – проворчал он, вбивая валенки в узенькие юксы девкиных лыж. – Несильную. Так, полозновицу присыпать да гонителям зенки запорошить…

На краю зрения мелькнула неуловимая тень.

– Где ж ветра взять, когда надобен, – безнадёжно отозвалась Брезка.

Воздух до самых туч был прозрачен и неподвижен. Без «дяденьки» беглецов уже втоптали бы в снег. От одной мысли рёбра начинали чесаться, а во рту тянуло медью.

Светел подпрыгнул на смешных коротких иртах, сделанных для вешнего снега:

– Ну! Погнали наши затресских!

– Кого?..

Через полверсты под ноги Светелу потекли белые струйки. Окутали сперва по щиколотку, потом по колено. Зародившийся ветер мазнул по лицу пуховыми крыльями.

В сумерках они жевали мурцовку, глядя на пройденные увалы. Светел устроил привал, рассудив здраво: уж если он притомился, значит погоня вовсе ног не переставляла. Какая следует падера, чтобы пережидать её в снежной норе, так и не разразилась. Для хорошей бури нужен могучий Рыжик, а не маленькая белая сука. Тем не менее над бедовником качались тени смерчей. Ветер заунывно гудел, стеля на пути гнездарей нетронутые перины.

«Я же помогла тебе, брат Аодх? Помогла?»

«Ты достойная внучка бабушки Золотинки, сестра».

«В твоём гнезде тепло и покойно. Новые щенки хорошо сосут молоко. Я входила в их сны. Скоро мы поднимем их в небо…»

«Только чтобы мама не видела!»

– Дяденька…

– Что?

– Благослови Батюшка Огонь твою доброту!

– Нашла доброго.

– Мы злых повидали. А ты хотя слову не веришь, врунами-крадунами честишь… всё равно выручаешь.

– Я в дружине ходил, – зевнул Светел. – В Царской, у Неуступа.

И замолк, будто это всё объясняло. Вырубил из скрипучего снега два кома, начал подкидывать.

«Брат Аодх! А ещё мы Опасному помогали против владыки мёртвых зверей! Я там тоже была! Вот смотри…»

Два рисунка

Отреченные книги, хранившие небо Прежних, ютились в Книжнице на отшибе. Этот отнорок пробили перед самой Бедой, здесь даже не было дудок наверх для свежего воздуха. Оттого дверь в хоромину, прежде не отпиравшаяся годами, теперь стояла приоткрытая. Книгам всё равно, а людям быстро делалось душно.

Город, поди, уже синими сумерками затянуло… Вспыхивали огни, на исаде сворачивали торговлю, в улицах пахло жареной рыбой, тёплыми калачами, морской солью, кислым пивом… И кто-то, смешав грубые краски, являл на отмытой стене всё, чем жил сегодня Господин Выскирег. Драку в «Сорочьем гнезде». Ведигу, взятого порядчиками. Скорый суд праведного Гайдияра, назначившего воришке десять горячих…

Сизарь сидел на низкой скамеечке у порога и, как всегда вечерами, тоскливо хотел в прежнюю жизнь. Вот по утрам бывало хорошо. Он учился выводить ровные круги без гвоздика и шнурка. Повторял затейливые буквицы и узоры, достойные украшать царские грамоты… Хранитель Нерыба повелевал целой ратью художников и учёных писцов. Среди них были неуживчивы лишь сусальщики, остальные за работой переговаривались, шутили. Так дело пойдёт, Сизарь тоже натореет читать и писать. Зачем бы это ему? Вчерашний уличник толком не знал, но буквы, дышавшие тайными смыслами, были красивы.

У Нерыбы время летело буревестником, здесь ползло морским студнем. Минули дни беспросветной работы, когда Сизарь без конца переделывал чертежи, творя невозможное – раскатывал звёздный шар плоскими листами, клёпку за клёпкой. Проще было подарить Мартхе сам шар, но какое! Тадга всё находил в нём изъяны и на чём свет ругал гончаров. Авось, говорил он, шегардайские окажутся искусней!

И вот Мартхе уехал. И Смоголь уехал. И чертежи, завершённые в самый день проводов. А Сизарь остался.

И у господина счислителя не было для него нового дела.

Сизарю даже не приказали повторить чертежи. Насколько мазила был способен понять – господин счислитель отверг прежний способ выкладки