Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев

в широкой степи. Хаотически всплывают, как нечто очень далекое, жуткие отрывки ночи, рев зверя и клыкастая пасть медведя.

Со страхом открываю глаза. Вечнозеленый стланик окружает меня кольцом одиночества. Небо пустое, высокое. Земля кажется чужой, ни звука, на ней, ни шороха. Кто-то стоит с ружьем у костра. Знакомый овал спины и латки на одежде.

Кто этот человек и почему днем горит такой большой костер?

Человек подходит ко мне, улыбается, помогает подняться. С трудом встаю, все болит, ноги не повинуются.

— Хорошо спал? — спрашивает он, ощупывая меня пристальным взглядом.

Я молча киваю головой.

Лицо у него плоское, будто молотом приплюснутое, где-то уже встречалось мне, но где — никак не вспомню!

— Моя вода тащи, чай варим, потом ходить будем, а ты хорошо кругом смотри, — предупреждает он меня и, захватив чайник, скрывается в чаще.

Вижу под стланиковым кустом скрадок, и тут как-то сразу все встало на свое место. В прозрачном утреннем воздухе стоит знакомый Ямбуй, впаянный в неподвижную синеву неба. Вокруг вчерашняя тайга, одетая в лохмотья осеннего пурпура, и контур свинцовых озер у подножья гольца. Слышу крик осиротевшей чайки на болоте. И все события ночи, до мелочей, стали реальными. Вспомнил и эвенка- это же переводчик Цыбина- Тешка. Он с ружьем караулил меня у костра.

В котловине ни трупа медведицы, ни Елизара. Куда они девались?

Снизу доносится стук топора. Это наши что-то делают у подножья гольца.

Из-под стланикового куста смотрит на меня пара собачьих глаз. В них боль и усталость. Загря!

— Бедный ты мой! Чем я рассчитаюсь с тобой за сегодняшнюю ночь?

У собаки поранен правый бок. Зверь ударил кобеля лапой, содрав лоскут кожи. Я переношу Загрю на поляну, достаю нож. Собака недоверчиво следит за мной, готовая защищаться. Беру осторожно свисающий кусок кожи на боку и одним взмахом отсекаю его.

Кобель вскакивает, вырывается и со всех ног бросается в кустарник. Оттуда тайком мечет в меня острые стрелы.

У изголовья, где я лежал, замечаю сверток. Развертываю. Вид подрумяненной лепешки и куска отварной оленины, чуточку пахнущей чесноком, окончательно отрезвляет меня. Жадными пальцами отламываю кусок лепешки. Какое блаженство! Я действительно жив и не рехнулся!

Загря пристально следит за мной из глубины кустарника. Он голодный, как и я. С отвисшей губы стекают на землю прозрачные струйки слюны. В широко открытых глазах ожидание.

— Иди, Загря, помиримся, — и я показываю ему кусок мяса.

Сломилась обида. Кобель поднимается, встряхивает лохматую шубу, подходит ко мне, следит, как я делю лепешку и мясо на две равные части. Одну отдаю ему. Он, как тигр, набрасывается на кусок, мгновенно проглатывает.

— Ну и дурень же ты, Загря, слопал без удовольствия!

В стланиках послышался шорох. Засунув недоеденный кусок в карман, хватаю карабин. Загря поднимается, громко тянет носом воздух. А шорох ближе.

Крайний куст вдруг качнулся, раздвоился, и из темной глубины зарослей высунулся ствол берданы, затем показалась голова Ильи.

Он окидывает спокойным взглядом поляну, чуточку задерживается на костре, уже развалившемся на угли, и, увидев меня с карабином в руках, смотрит, точно впервые встретились. Из-за его спины появляется голова Карарбаха с копной нечесаных волос.

Илья пропускает вперед Карарбаха, недружелюбно косится на меня.

— Где люди? — спрашиваю его.

— Там. — Он кивает головой в сторону, откуда давно доносится стук топора. — Елизара тащили в тайгу, могилку делают. Цыбин говорил, тебе скоро надо идти туда.

В голосе каюра по-прежнему неприкрытая враждебность. Видно, никогда этот вольный и доверчивый житель леса не переживет обиды и не простит жестокости людей.

— Сейчас пойдем, — и я вскидываю на плечи котомку, привязываю к поясу Загрю. Только теперь заметил, какой у нас с ним жалкий вид!

Карарбах разгребает посохом тлеющие угли, вытаскивает наружу медвежий череп и кости.

— Зачем сожгли медведя? — спрашиваю Илью.

— Старик сказал: не надо оставлять амакану пищу. Когда он сытый, все равно что люди, много спит, его не увидишь, а когда голодный- туда-сюда ходит, везде след оставляет, можно скоро найти его, — поясняет Илья. — Карарбах хочет посмотреть место, где амакан убил Елизара.

Появляется Тешка. Он принес чайник воды и полную чашку спелой голубики.

— Я мало-мало чай пью, потом ходить буду туда, — он показал рукою в сторону, откуда слышался стук топора.

— Хорошо.

Мы все покидаем поляну. Впереди идет старик. Он ведет нас по волоку, где несколько дней назад медведь тащил Елизара. Лицо проводника спокойно, как застывший базальт. В руках у него бердана. Держит он ее наготове. Только теперь я заметил, что и старик и ружье как близнецы: оба безжалостно потрепаны временем. Карарбаха нельзя представить себе без этой берданы. Она прикипела к нему, и они вместе творят одну историю жизни. Если бы можно было прочесть ее!..

Старик, как рысь на свежем следу, бесшумно ступает по мягкому ягелю. Ничто не может укрыться от его взгляда. Даже тут, в густых зарослях кустарника, где всюду таится опасность, для него исключена неожиданность.

По его поведению ни за что не подумаешь, что он совершенно глухой. Я серьезно начинаю верить, что у старика развито какое-то неизвестное нам чувство, позволяющее ему ощущать невидимый глазу мир.

Идем густым стлаником. Небо не разъяснивается, повисает над нагорьем серыми взлохмаченными тучами. Но осень становится все щедрее на цветы. Сегодня в отличие от вчерашнего она по-новому украсила землю, все золотистее делаются ее бесконечно разнообразные краски. Киноварью забрызгала склоны Ямбуя, лазурью залила озера, а от подножья гольца до самого края равнины положила густой, тяжелый пурпур. Прошила его тончайшими голубыми ручейками. И какими бы ты заботами ни был обременен, не можешь оставаться равнодушным к этой чарующей картине увядания природы.

Даже старик нет-нет да и остановится, окинет взглядом лежащее у подножья в осенней позолоте нагорье.

Илья не отстает. Неслышными шагами он притаптывает мой след.

Неожиданно Карарбах наклоняется к земле, что-то поднимает. Расческа! Проходим еще метров двадцать- сапог, подальше- второй. Рядом клок волос, вдавленный сильной медвежьей лапой в ягель, и всюду на волоку ватные лоскуты от телогрейки.

Вот и чуть заметная тропка, протоптанная геодезистами, по которой мы с Карарбахом должны были спускаться вчера. На земле кругом следы схватки: мох взбит, россыпь сдвинута, земля в ямах и на бледно-желтом ягеле лежат темные пятна еще не смытой дождем крови. Здесь и произошла роковая встреча Елизара с людоедом. Видать, нелегко досталась медведю добыча.

Карарбах предлагает нам с Ильей наблюдать за кустарником, а сам, не выпуская из рук берданы, начинает тщательно обследовать место. Крючковатыми пальцами он ощупывает каждую вмятину, внимательно осматривает следы сапог и