Королевская канарейка - Анна Кокарева

к священному источнику, у которого я впервые увидела невесту с родичами. Это выглядело, как слияние рек: рыжие в зелёном смешались с блондинами в белом. Во время встречи молодых наконец разглядела рыжего (сильна наследственность принца Маэдроса!) жениха, смазливого, с глазами цвета бледных сапфиров; невеста же была белее белого (ей-ей, этому роду не мешало разбавить кровь!).

У ключом бьющей воды ждала моя жрица, Аманиэль. Как никогда похожая на злую мачеху, она, похоже, довольна была своим новым положением. Мне казалось, что предела торжественного пафоса достиг Лисефиэль, но, на мой взгляд, она его переплюнула, когда наклонилась зачерпнуть в чашу, по ощущению, старее, чем она сама.

Брачующиеся тоже не подкачали, с запредельной серьёзностью выпив по очереди, не поднимая ни на кого глаз. Обряд оказался приятно лаконичным, не хуже похорон, и на том закончился. Весёлая толпа двинулась к дереву жениха, в котором собирались поселиться новобрачные.

Пока шли обратно, начало темнеть; на поляне у дуба молодожёнов Аманиэль двинула рукой — и вспыхнуло, как будто бензином на искру плеснуло, костёр в рост человека взвился, и ряд маленьких огней аллейкой пролёг ко входу в жилище.

Они не целовались, но жених протянул руки, и, заставив широкие рукава невесты скользнуть вверх, взял её за хрупкие запястья — и, похоже, не сдержал себя, порывисто сжал, погладил, и обоих передёрнуло, как будто током их ударило.

— Не удивляйся, прекрасная, — Лисефиэль шептал на ухо, — многие вступают в брак девственниками… ждут любовь. И считается, что богиня щедрее к таким парам. Суеверие, но стойкое. Если ты хочешь проявить щедрость, то сейчас самое время, — в шёпоте появилась просительная нотка.

Конечно, я была щедра — подошла, положила свои руки поверх их соединённых и нажелала с три короба. Не знаю, может, это тени так падали, но показалось, что кое у кого из присутствующих лица стали завидущими.

Когда я отступила, большой костёр пропал, как и не было. Жених подхватил невесту на руки и по огненной аллее внёс в дом под ликующие крики, оборвавшиеся, когда он переступил порог.

Я думала это всё, но Лисефиэль взял за руку и повёл куда-то в темноте — и я поняла, что гости тоже идут, тихо, как мыши.

Настоящий гудёж начался на огромной поляне, освещённой светлячками. Сначала это были соревнования лучников. Лисефиэль пояснил за сакральность и подражательную магию, а также ассоциации известно чего со стрелой и мишенью. Я покраснела, а свежеиспечённый свёкор начал веселиться так деятельно, что никакой тамада, вытаскивающий на человеческих свадьбах гостей позориться, был не нужен. «Отец молодой, не гляди, что седой, сейчас встанет…» и тому подобное не требовалось.

Отец молодой, сплавив новобрачных, заскакал юным козликом — и в мишень пострелял, и чуть ли не с каждым гостем выпил, попутно перезнакомив родичей невесты со мной. Брауни так и шмыгали, разнося сидр и медовуху — и ажурные леденцы в виде крыльев бабочки… вспомнила, что делают их из травок, способствующих зачатию — ну да, самое место и время, наверное.

Запомнились глазищи матери невесты и холёное породистое лицо её отца, похоже, поражённых моим присутствием — оба беловолосые, прямые, как тополя — и как они дрогнули, когда я заулыбалась именно им и сама поднесла кубки с медовухой, расторопно подсунутые брауни. Вспомнила, что отдавать дочь они не хотели, королю лично свататься пришлось, изъяны в родословной жениха смущали. Неожиданно для себя открыла рот, поздравила лисефиэлевских сватов и поговорила, что счастье в браке важнее знатности; от истинной любви рождаются прекрасные дети. Прикоснулась к эльфийке — и тут же показалось, что та сейчас упадёт от сильных ощущений. Отпустила и на всякий случай перестала сиять в их сторону с такой интенсивностью: высокородные не любят лицо терять. Мою руку тут же сжал Лисефиэль — тайно, горячо, с благодарностью.

После соревнований затеялись пляски. Консорт подвёл меня к жрице, и я снова почувствовала себя бутербродом, сданным на хранение заведомо беззубому дедушке. В танцевальный круг Лисефиэль вышел первым. Глядя, как старательно стирает каблуки красавец-мужчина (ухитряясь не терять при этом вальяжности!), радовалась, что он не помер, несмотря на кучу возможностей. Жалко было бы ужас как. Большое везение. И перестала горевать о пяти мужьях.

Аманиэль ядовито прошипела, что, конечно, любые родители рады сына жене спихнуть, но такого счастья она давно не видела. И мерзко похихикала. С симпатией на неё скосилась (она мне нравилась, эта злая кошка), хотела вежливо поулыбаться — и вдруг расхохоталась, чувствуя, как радость жизни переполняет. Поймала себя на мысли, что все эльфы так смеются, а я в первый раз.

Утанцевалась вусмерть, старалась не хуже консорта. И, когда он предложил отойти в сторонку отдохнуть, обрадовалась.

Тихо было и темно, хоть глаз выколи. Тьма как будто отсекла музыку, только слышно было, как тёплый ветер шуршит ветками, да одуряюще пахло ландышами.

Он вдруг склонился и поцеловал, и поцелуй сделал нас едиными друг с друг другом и со всем вокруг — с ветром, с лесом, с небом. Со вселенной.

Он оторвался, отпустил — и я не решалась ничего сказать. Этот день, в нём сменилось столько настроений, и одно начисто сметало другое.

— Богиня, праздник окончен, — в голосе моего консорта были смех, и любовь, и тепло, — мы можем уйти. Или ты ещё не натанцевалась?

Счастливо ткнулась ему в плечо — мне всего хватало, и жизнь была полна счастьем до краёв. Прижалась, полезла к нему под одежду со всей непосредственностью — хотелось просто потрогать, убедиться, что здоров он, что исчезли ужасные раны. Умом понимала, что больной так отплясывать не стал бы, но хотелось руками почувствовать. Он замер, никак не мешал — и я с восторгом почувствовала гладкую тонкую кожу, нежную почти по-женски. Везде, везде гладкий, только мышцы слегка выступают. Вздохнула от полноты чувств, потащила руку обратно, но он схватил её поверх одежды, прижал к себе, и я почувствовала, что он готов в высшей степени — и что серёжку надел заранее, и она такая же тёплая и шелковистая, как его достоинство. Поразилась сдавленному голосу:

— Я не ждал, не смел надеяться, — он застонал, зашептал лихорадочно: — Душенька, свет мой, — и потянул вниз.

Оторопела, но он, похоже, вовсе потерял голову и всякое соображение. Это трогало и ужасно возбуждало. Подумала, что всё-таки, видно, высокородные питают слабость к занятиям любовью на свежем воздухе, да промелькнули всякие циничные мыслишки про незакрытый гештальт у консорта моего… я расслабилась. Это казалось таким естественным, и ландышевые листья ласково приняли